Чужая в чужом море

Розов Александр Александрович

— Не могу, — согласилась Тин Фан, — Поэтому я вызываю Ллаки Латтэ для пояснений по поводу компетентности международного трибунала.

Снова появилась Ллаки в серебристых шортах и топике. Теперь она повязала шейный платок цветов национального флага Мпулу: синий, желтый, зеленый, черный. В руке африканка держала тонкий прозрачный пластиковый конверт с какой–то распечаткой.

— Я простая девушка, — сообщила она, — я не училась юридическим штучкам, но я умею читать, да! Я взяла интернет и прочитала там про преступления против человечности.

Преследовать человека за то, что у него другая религия — это преступление. И пытать человека – это преступление. Но в трибунале есть судьи от правительства исламских стран, где человека заставляют жить по исламу, а если он не хочет, то его бьют или плетьми, или вешают на площади или забивают насмерть камнями. Пусть прокурор объяснит: что это за трибунал, где такие судьи, которых самих надо судить?

— Вы готовы ответить на вопрос? – спросила Тин Фан у Эйнфогела.

— Видите ли, судей выбирает определенный комитет ООН. Это не в моей компетенции.

— Понятно. Следующий вопрос: можете ли вы гарантировать, что среди судей, которым поручат дело Штаубе в вашем трибунале, не будет ни одного мусульманина?

— Извините, но я повторю: это не в моей компетенции.

— А почему вы не преследуете членов правительства стран, в которых установлены и применяются законы шариата? Это–то в вашей компетенции?

— Э… Видите ли, это привело бы к нежелательным международным последствиям.

— Понятно. Сен Латтэ, у вас еще есть дополнения по этому вопросу?

— Да, Тин Фан. Еще я хочу сказать, что очень многие страны — например, США — уже объявили, что запрещают этому трибуналу преследовать своих граждан. Называется: «иммунитет». А еще, я хотела сказать, что в трибунале лежит дело против Меганезии, только его пока не рассматривают, хотя юристы написали бумагу, и там сказано, что ислам, римский католицизм и пуританство – это нормально, а Великая Хартия – это преступление против человечности. И сен Торрес – преступник. Вот, я распечатала…

— Это уже совсем любопытно. Дайте сюда… Так… Ого… герр Эйнфогел, а что же вы молчите? Почему вы не требуете выдачи координатора Торреса вашему трибуналу?

— Э… Мне не поручали…

Тин Фан помахала в воздухе листочками бумаги и объявила:

— Сен Торрес, возьмите и прочтите. Это, видимо, должно вас заинтересовать.

— Несомненно, — ответил координатор, подошел, взял конверт, а затем демонстративно устроился рядом со Штаубе и серьезным тоном сообщил, — Как бы нам с Герхардом не перепутать наши бумажки. Уж очень они похожи между собой.

— Да, интересно, — согласился Макрин, — А почему мы узнаем об этом от пресс–секретаря правительства Мпулу, а не от нашей военной разведки?

— Разрешите доложить, — сказал полковник Крэмо, — Дела такого рода в международном трибунале открывались против всех наших координаторов, начиная с Накамуры. Это некая константа международной обстановки, и мы включаем ее в отчет правительству в разделе «прочее», вместе с джихадами, протестами ЮНЕСКО и жалобами «зеленых».

— Посыпаю голову пеплом, — проворчал Торрес, — Я читал этот раздел по диагонали.

Аурелио

Крэмо улыбнулся и кивнул.

— Я так и думал, сен координатор. Но это совершенно не важно.

— Вот как? А если бы во время поездки в какую–нибудь страну, меня бы арестовали и отправили в Гаагу? Вот была бы шутка…

— Нереально, — ответил разведчик, — Полицейские и специальные службы любой страны, посещаемой сотрудниками нашего правительства, уведомлены о решения Верховного суда от 4–го года Хартии. Такой арест – это автоматически «Autodefenca Code Rojo».

— То есть, проще говоря, бомбардировку стратегических объектов страны–агрессора?

— Немедленную бомбардировку, сен координатор, — уточнил полковник.

— Да, такое решение есть в активном архиве суда, — подтвердил Ашур, — Но давайте вернемся к нашему делу. Сен Штаубе, вы уже готовы отвечать?

— Я попробую, — ответил тот.

— Тогда подойдите сюда, — сказала Тин Фан, — и объясните, для начала: почему ваши обращения к пилотам ВВС выдержаны в таком безудержно–агрессивном тоне?

— Честно говоря, я не знал, как писать такие обращения. До этого, я писал инструкции гражданским пилотам и технические статьи. Но, как министр ВВС, я обязан был как–то настроить военных пилотов на их задачи. Я собрал специальную литературу о том, как составлять обращения к военнослужащим, и действовал, как там рекомендовалось.

— А какими конкретно книгами вы пользовались?

— Во–первых, я использовал литературу времен II Мировой войны.

— Германскую? – уточнила судья.

— Прежде всего – да. Все–таки оригиналы на родном языке. Но я, разумеется, прочел и литературу стран–победителей. СССР, США и Великобритании. На случай, если что–то устарело, я сверился с современными пособиями для офицеров Морской Пехоты США. Там есть научно–обоснованные приемы психологической настройки людей на боевые действия, но принципы составления таких обращений не изменились с прошлого века.

Тин Фан кивнула, перелистывая бумажки, а потом спросила.

— Какие именно образцы вы использовали наиболее часто?

— Обращения Германа Геринга к пилотам Luftwaffe, — спокойно ответил Штаубе, — Они написаны на моем родном языке и оказалось, что они легко переводятся на Africaans.

— А вам не приходило в голову, что это дерьмовый образец?

— К сожалению, сен судья, все образцы примерно одинаковы, а я должен был посылать пилотов на задания, где они рисковали жизнью. Идти на такое задание, не веря в свою цель – это самоубийство. Так утверждают все книги по военному делу.

— Вы могли бы использовать наши образцы, — заметила Тин Фан, – я была резервистом и хорошо помню: перед рискованными заданиями нам говорили совсем другие слова.

— Эти слова годятся только там, где установлена Великая Хартия, — возразил Штаубе.

— Да, — задумчиво произнесла судья, — Это так. У меня нет больше вопросов.

— Присядьте, сен Штаубе, — распорядился Ашур, — У кого есть еще замечания по делу?

С места вскочила Ллаки Латтэ.

— А можно я скажу?