Чужое небо
Шрифт:
Новый 1946-й год Барнс встретил в бункере. Но праздничной ночью он не остался один, что само по себе было пределом его мечтаний. Маленькое радио в лаборатории вещало новогоднее обращение Сталина к народу, и под бой кремлевских курантов Баки была доверена честь вскрыть здорово перед этим встряхнутую бутылку шампанского. В какой-то миг ему показалось, что лишь благодаря его железной руке выбитая давлением пробка не отправилась в полет крушить лабораторное оборудование.
— Почему? — в который раз протянул Баки, репетируя вопросительную интонацию.
Она
— Потому что ее давно уже нет. Та, которую так звали, умерла в 34-м.
Баки спорить не стал, просто кивнул, заключая ее в объятия обеих рук и утягивая за собой в кресло — единственное место в лаборатории, кроме стола, где можно было сидеть. И он сидел, давно уже не боясь.
— У меня есть идея получше, — заискивающе прошептала она ему в ухо и, поддерживая равновесие, оперлась рукой ему на грудь. — Идем…
Первую ночь нового года Баки был безгранично, безоговорочно, слепо счастлив. Он любил и был любим в ответ, совершенно не думая о том, как все может обернуться в будущем.
Следующий его визит в Москву оказался не менее спонтанным, чем предыдущий. На этот раз вместе с ней, чему Баки не мог не обрадоваться, хотя во время переезда, также, как и в первый раз, пришлось вести себя тише воды, ниже травы. Незачем охранникам было знать об их взаимоотношениях больше, чем те могли лишь догадываться.
Их путь по заснеженным городским улочкам был намного запутаннее, чем в первый раз, и, как выяснилось позже, лежал гораздо глубже. Возрожденные в Баки способности к наблюдению и аналитике быстро привели его к выводу, что если их путешествие по тайным лабиринтам не заканчивалось в подземельях Кремля, то, наверняка, где-то очень близко, все в тех же, оборудованных под бункер, подземельях.
Через каждые сто метров здесь была пропускная система, у герметичных дверей с каменными лицами стояли часовые, но едва ли кому-то из них до Баки было дело, что не могло не радовать и не удивлять одновременно. В любом случае, ради того, зачем они сюда приехали, Барнс был готов стерпеть даже чужое повышенное к себе внимание. Хотя в итоге не последовало даже его.
Боясь поверить своему счастью, Баки тайно предвкушал это всю дорогу: у него зудели мышцы, под кожей почти физически ощутимо растекалось нетерпение, в ушах слегка звенело. И вот, наконец, потратив время, преодолев немалое расстояние и неведомое количество постов охраны, они добрались до вожделенной цели. Она привела его сюда, сделав ему самый лучший подарок, о котором только можно было мечтать.
Зал для тренировок или просто огромное помещение со всевозможным, пусть с первого взгляда не всегда понятным в предназначении инвентарем, где Баки был волен, наконец, дать кипящей в нем энергии свободу.
Здесь были гири различной весовой категории, к потолку за крюки были подвешены груши для битья, а пол
Все еще пытаясь осознать внезапно размытые границы запретов и расширившиеся возможности, Баки открыл и закрыл рот в попытках безуспешно сформулировать мысли в связную речь.
Её рука вдруг легла ему на живое плечо, привычно давая понять, что все услышано без слов и понято, даже не будучи сказанным вслух.
— Развлекайся, — в его боковом зрении она напутственно улыбнулась, чуть заметно кивнув на одинокую деревянную лаву у дальней стены, где лежала подходящая для тренировки сменная одежда и в ряд стояли четыре туго скрученных белых рулона, которые Баки мгновенно идентифицировал как бинты. — И чтобы правую перебинтовал, прежде чем идти вразнос, — она сказала наигранно строго, когда он привлек ее к себе, зажимая в благодарных объятиях.
— Есть, мэм! — откликнулся Барнс, но тут же об этом пожалел, в душе ругая давние привычки, которые, прорвавшись не в нужный момент, могли сыграть с ним злую шутку.
Он сам знал, что ошибся, и был благодарен, что она, уходя и предоставляя его самому себе, не стала лишний раз об этом напоминать.
А дальше Баки, что называется, дорвался, потому что… Господи, кто бы знал, как давно он этого хотел, как давно ему это было нужно, необходимо не меньше, чем воздух.
Кое-кто все же знал, и именно поэтому он оказался здесь.
Время перестало существовать, Барнс его не замечал, пространственное ощущение начисто заглушил адреналин, поэтому посреди сплошного звука глухих ударов он не ожидал услышать обращение, столкнувшись в итоге с реальностью чужого присутствия.
— Вижу, ты разогрелся? — она стояла, левым боком прислонившись к дверному проему и скрестив руки на груди, наблюдала, наверное, уже довольно долго, прежде чем сообщить об этом Баки.
На ней больше не было формы, ее сменили слегка широковатые спортивные штаны и майка, по крою видно, мужская. На ногах у нее было что-то, что по смутным понятиям Баки было обувью, в которой танцевали балет. Точный русский эквивалент упрямо не хотел находиться, и Барнс сделал в уме пометку: позже спросить или найти в книгах. Идеальная прическа превратилась в небрежный высокий пучок.
Весь этот образ был Баки чужд, такой ее он еще не видел, и шестое чувство подсказывало — неспроста.
— Идем, — завладев его вниманием, она жестом поманила его за собой к выходу из помещения и дальше по бедно-освещенным коридорам. Они остановились перед закрытой дверью, по ту сторону которой совершенный слух Баки улавливал звуки боя. — Доверься мне, все будет хорошо, — прошептала она, коротко сжав его руку, после чего толкнула дверь.
Новое помещение по размерам и архитектуре мало чем отличалось от предыдущего. Разнилось лишь наполненностью, причем, во всех смыслах.