Цианистый карлик
Шрифт:
– А-а! Ты чего, дура, по рукам ходить…
– Могу и по головам! Развалился, трус! – Варвара вернулась в комнату. – Смотри, это же Машка!
На экране вдруг появилась Маша, нынешняя, девятнадцатилетняя, в том же подвале и в том же платье, живая, озорная, насмешливая. И даже на цепи.
Курбан устало опустился на табурет. У него тряслись колени.
– Ага, Машка…
Маша заговорила:
– Пользуясь случаем, хочу передать привет! Мамчик и папчик, привет! – Она помахала ладошкой, позвенев цепью. – Курбанчик, не навалил
На этом запись и закончилась.
– Вот же гадюка! – Курбан привскочил с табурета. – Да врет она!
– Ах, уже гадюка, и врет?!
Курбан тут же получил молниеносную оплеуху от мощной длани Варвары и вместе с табуретом отлетел в угол комнаты…
7-е число. День
Неизвестный молодой человек симпатичной наружности в бейсболке в этот день вновь подбросил видеокассету. Он рисковал, потому как объектом все-таки было здание районного УВД. Кассету без коробки он положил на бордюр ограды, недалеко от проходной. А на приклеенном листочке оставил надпись: «В уголовный розыск».
Спустя час после дерзкой акции человека в бейсболке все у того же здания УВД собрались: автор сценария Петр Грош-Ценаев, режиссер-постановщик Юлиана Самобрехова и оператор Саврас Божемой – все, имевшие непосредственное отношение к созданию некогда нашумевшего телефильма «Девочка на цепи».
– И какие же иезуиты эти прокурорцы… – ядовито вещала Самобрехова. – А фамилия какая – Белозеров! Михаил Дмитриевич… Белые озера… природа, тихая грусть, успокоение…
– И покаяние… – бухнул Грош-Ценаев.
– Петя, я тебе всегда говорила: это ты за все в ответе, за все, что написал, – сказала Самобрехова и цинично рассмеялась.
– Сейчас все вместе писать будем – прокурору, – сделал прогноз оператор Божемой. – Только давайте договоримся: я человек подневольный, мне сказали нажать красную кнопку – я нажал. Сказали: «снято» – я выключил.
– И чего же они там накопали? – Самобрехова взяла за рукав сценариста, отвела в сторону.
Они стали о чем-то тихо переговариваться, потом горячо жестикулировать. И, наконец, и оператор, оставшийся в одиночестве, и окружающие смогли услышать, о чем же шла речь.
– Ты педофил! – громко шипела Самобрехова.
– А ты – старая извращенка! – не оставался в долгу Грош-Ценаев.
Они расходились в разные стороны, потом, как магнитом, их притягивало обратно.
– Надо выработать общую тактику! – горячо убеждал Грош-Ценаев.
– Главное, как говорил мне мой знакомый судья, ни в чем не сознаваться, – поучала Самобрехова.
– Знать бы, в чем… – Грош-Ценаев чихнул.
– Правду скажешь… – усмехнулась Самобрехова.
– Щас…
Самобрехова глянула на часы:
– Ну, что, пошли…
– Время «Ч»… – сказал Грош-Ценаев.
Втроем они вошли в здание. Впереди – Самобрехова, за ней – сценарист, потом – оператор. В том же порядке появились и в кабинете, где их уже ждали Савушкин, Белозеров и Кошкин.
– Здравствуйте! – высокомерно произнесла Самобрехова.
– Здравствуйте, товарищи представители величайшего из искусств! – ответил Белозеров.
Приглашенные расселись на стульях.
Савушкин, как бы с радостью, узнал телегруппу:
– О, какая встреча! Летописцы героики лучших представителей трудового народа!
– О! Господин э-э… – отреагировала Самобрехова.
– Никита Алексеевич…
– Никита Алексеевич… значит, и вы здесь?
– Да, это мой второй дом. Тоже кручусь… Хотите заснять меня на рабочем месте?
– Мы как-то не планировали…
– Скажите, Юлиана, – перевел разговор в деловое русло Белозеров, – это ведь ваше кино – «Девочка на цепи»?
– Да-а… Да, и вот автор сценария перед вами Петр Грош-Ценаев, да и оператор наш Саврас… Так все давно и снимаем сплоченно… Это одна из наших лучших работ! А что?
– Сцену избиения и унижения девочки кто придумал? – резко спросил Савушкин.
– Конечно, сценарист, – поспешно ответила Самобрехова.
– Я не писал, что надо хлестать плеткой! – взвился Грош-Ценаев. – И то, что она говорит, что ее изнасиловали – тоже твоя идея!
– А, собственно говоря, что происходит? – возмутилась Самобрехова. – Знаете, какой крови стоил нам фильм, на канале столько придирок было… Но зато какой сумасшедший рейтинг был!
– Сумасшедший, говорите? – ледяным голосом произнес Никита. – А то, что ребенок получил сильнейшую психическую травму, ее буквально затравили одноклассники, называли «болонкой на цепи», и что она была близка к самоубийству – это вы знаете?
– Господи, ну почему мы всегда должны отвечать за каких-то уродов… – всплеснула руками Самобрехова. – Школа бы и разбиралась…
– Я так понимаю, к сценаристу вопросов нету? – вставил Грош-Ценаев.
– Есть! – Савушкин метнул взгляд в его сторону. – Когда вы выписывали этот мучительно долгий монолог для ребенка, о чем вы думали – о размере гонорара?
– Я думал о психологической и художественной достоверности! – окрепшим голосом парировал сценарист. – И вам не понять, каких мук стоит каждое слово и как полностью приходилось проникаться болью этой девочки!
– Одни страдальцы собрались… – Савушкин повернулся к оператору. – И вы тоже потерпевший на тех съемках?
– А мне чего: что сказали, то снимаю!
– Между прочим, мы получили письменное разрешение на съемки от ее матери, – вспомнила Самобрехова. – А почему сейчас такой интерес?