Цирк Умберто
Шрифт:
— Полторы тысячи человек по три марки пятьдесят, — подсчитывал Стеенговер по пути к алтарю, — итого — пять тысяч двести пятьдесят марок. Недурной сбор, если учесть скромность расходов на постановку. Священник, причетник, два служки — и ни одного зверя. Такая коммерция по мне.
— Если только все они не прошли по контрамаркам, — засмеялась Алиса Керголец.
— Невеста уже у манежа, — говорили задние, когда процессия остановилась.
Родственники обступили жениха и невесту, на которой госпожа Керголец в последний раз оправляла фату.
— Ready? [143] — спросил Петер Бервиц.
— It’s all right! [144] — ответила Алиса.
— Алле! — скомандовал Бервиц, мысленно щелкнув шамберьером. Жених и невеста опустились на колени перед решеткой, из ризницы вышел священник.
— Как
— У него отличная фигура, — шепнул господин Гаудеамус. — У всех укротителей красивые фигуры.
143
Готово? (англ.).
144
Все в порядке! (англ.).
— Ах, барон, ради бога, не напоминайте мне об укротителях! Среди них встречаются гадкие люди. К тому же размышлять у алтаря о зверях и об укрощении неуместно.
— Совершенно верно, — ухмыльнулся барон, — об этом следует подумать заблаговременно.
— Вы ужасный циник, барон. Если б мне не нужно было столько плакать, я ущипнула бы вас за руку. Но из-за слез я не вижу, где моя, а где ваша.
С другой стороны к господину Гаудеамусу наклонился Петер Бервиц; заслонившись цилиндром, он прошептал:
— Вы были правы, барон. Этот пастор такой жирный, что лассо соскользнуло бы с него. Но поставлено неплохо, а? Взгляните только на старика Караса, как он великолепен в сюртуке и цилиндре. Будь у него еще золотая цепь на шее, он смахивал бы на сенатора. Надо записать: золотая цепь. Такого в цирке еще не бывало, чтобы, скажем, привратник щеголял в черной паре с золотой цепью. Гениальная идея, а?
Карас-отец забыл в ту минуту и о сюртуке и о цилиндре. Этот простой человек женил сегодня единственного сына. И он стоял, склонив голову, и молил бога о счастье. Рядом с ним, сложив руки, шепотом молилась Агнесса Бервиц.
Обряд был совершен. Вашек с Еленой поднялись, и все бросились обнимать и целовать их, пожимать им руки. Оба пажа снова подхватили шлейф.
— Смотрите, мальцы, не споткнитесь на лестнице, — тихо предостерег их Керголец, — не то я вам дома задам.
На лестнице, ведущей к паперти, шпалерами выстроились празднично разодетые наездники, наездницы и конюхи цирка Умберто. Когда Вашек с Еленой появились в дверях, они подняли кнуты и шамберьеры и воздвигли из них арку, пропуская новобрачных. Стоявшие вокруг люди зааплодировали. Бервиц остановился на паперти и, указав на толпу, провозгласил:
— Вот вам, полюбуйтесь, полный сюксе!
Сойдя вниз, он тоже похлопал в ладоши и начальственным тоном объявил, что теперь по предложению шталмейстера Кергольца состоится скромный завтрак, на каковой дамам и господам надлежит явиться, как только они переоденутся. Все разошлись по коляскам, сели на лошадей, и внушительная кавалькада не спеша двинулась обратно к Репербан. Отсюда всадники поскакали к цирку, а коляски покатили дальше, свернули налево в извилистую улочку и остановились перед «Невестой моряка». Едва Вашек с Еленой приблизились к входу, как дверь распахнулась, и на пороге появился смуглый сержант Ференц Восатка с госпожой Аделью Восаткой, которые засыпали молодых сластями. Часть конфет соскользнула по шлейфу невесты на землю, и парнишки Кергольца усердно набивали ими карманы.
«Невеста моряка» была уже не просто таверна. Две соседних лавки объединили со старым помещением, и пивная превратилась в ресторан. Снаружи, над входом, пестрела большая вывеска: девушка в кринолине машет платочком матросам в лодке, с трудом прокладывающей себе путь к парусному судну на вздувшемся море. А вокруг надписи: «Zur Seemannsbraut» — «La novia del marinerо» — «La sposa di marinaio» — «The sailor’s bride» — «A la finc'ee du marin» [145] . Испанская надпись была на самом видном месте, ибо с той минуты, как тентовик Восатка женился на вдове Мозеке, он ежедневно наведывался в порт, не пропуская ни одного судна из Латинской Америки. Экипажи гигантских трансатлантических пароходов из Буэнос-Айреса, Монтевидео, Рио-де-Жанейро, Пернамбуко; судов, приписанных к портам Нью-Орлеан, Тампико, Веракрус; пузатых шхун с грузом из Кайенны, Парамарибо, Джорджтауна, Маракайбо и Карфагена; матросы с судов, заходящих в Колон, Гавану, Кингстон, Порто-Пренс; матросы из Аргентины, Бразилии, Гвианы, Венесуэлы, Колумбии, Коста-Рики, Никарагуа, Гондураса, Гватемалы, Мексики, Техаса и Арканзаса; матросы с Антильских островов и Юкатана — все они знали покрытого шрамами Ференца Восатку, который и белых и цветных называл земляками, болтал по-испански, по-французски, по-английски, по-голландски, на пяти негритянских и десяти индейских наречиях и зазывал всех к себе, в «Невесту моряка». И вот с течением времени бывшая корчма чешских каменщиков приняла столь экзотический вид, точно она находилась где-нибудь между тропиками Рака и Козерога. Уже через год Восатке пришлось снять еще два зала, один из которых он окрестил «Карибское море», а другой — «Мексиканский залив»; центральный же зал со стойкой именовался «Путь провидения» — «Providence-street». Госпоже Адели, которая было взялась под руководством мужа за изучение чешской кухни, пришлось срочно перестраиваться на испанскую и американскую и изготовлять огненные бифштексы на вине с перцем, котлеты `a la criolla с соусом из томатов, перца и лука; жаркое из грибов — `a la mexicana, стряпать callos con chorizo — рубцы с перцем, шпиком, петрушкой, луком и массой кореньев, или pepitoria de polio — цыплят, фаршированных орехами, чесноком и желтками, но первым долгом, конечно, оllа potrida — вареную говядину с горохом, шпиком, картофелем, колбасой, перцем, чесноком, фасолью, с шафраном и прочими специями. В «Карибском море» и «Мексиканском заливе» вскоре зазвучали все американские диалекты, начиная с диалекта жителей Ла-Платы и кончая миссисипским говором, а «Путь провидения» не успевал пропускать всех желающих. Случались, разумеется, и дни отлива — одни корабли поднимали якоря, другие еще не успели пристать, но тем более бурными бывали периоды, когда сразу собирались команды десяти — пятнадцати судов. Неограниченной властью над этим диковатым сбродом, готовым в любую минуту схватиться за нож, пользовался сержант Восатка. Он был здесь верховным властелином надо всем, кроме одного: стойку с напитками госпожа Адель Восатка велела перенести на кухню и сама следила за тем, кому и что отпускается. Это был ее «путь провидения»: очевидно, она опасалась, как бы аквавита снова не разожгла в ее муже того огня, который когда-то покорил ее сердце.
145
«Невеста моряка» (нем., исп., португ., англ., франц.).
Сюда, к бывшему обитателю «восьмерки», и привел Керголец в один из тихих для «Невесты» дней свадебный кортеж цирка Умберто. Сержант Ференц Восатка приветствовал бывшего принципала с величественностью испанского гранда. Пиво и вино лились рекой, затопляя жаркое из почек и пряные red dogs [146] , были произнесены первые тосты, оказаны первые дружеские почести будущему шефу, Ганс подошел к Малине, чтобы чокнуться и сказать ему, с каким блеском тот вез невесту. Примирение стариков перешло в долгие дебаты о том, стоило ли в тот раз, еще при старом Умберто, случать кобылу Вендиду с жеребцом Машалахом, не лучше ли было использовать для этого Васко. Завтрак грозил превратиться в грандиозное пиршество, но Бервиц с Кергольцем помнили о том, что в воскресенье у них два представления. Пошумев часок, гости покинули «Карибское море», где под различными предлогами остался, подобно одинокому Робинзону, лишь господин Леопольд Сельницкий.
146
Букв. — красные собаки (англ.), сорт специально приготовленных сосисок.
Свадебное торжество в узком семейном кругу, простое и непринужденное, тоже длилось недолго: невесту ожидали два выступления с многочисленными прыжками, а жениху надлежало заняться львами, тиграми и медведями. Лишь поздно вечером, когда все животные были уже накормлены и напоены, реквизит уложен, а золотистый манеж погрузился во мрак, Вашек подошел к Елене, обнял ее и сказал:
— Наконец-то, Еленка, у нас есть немного времени и для себя.
— Да, — ответила Елена. — По-моему, нет ничего хуже, чем быть невестой из цирка с двумя представлениями в день.
— Бог в помощь, инспектор!
— Здравия желаю, директор!
— Как дела, инспектор?
— А как у тебя, директор?
Карас-отец и Карас-сын стоят друг против друга, награждая один другого титулами и хохоча над их забавной торжественностью. Антонин Карас уже не простой служитель, его койка в «восьмерке» освободилась и будущей весной может быть занята другим. А произошло это так. Вечером все того же праздничного дня Бервица вдруг осенило.
— Ты обратила внимание, — сказал он Агнессе, — как солидно выглядит Антонин в цилиндре? Человека делает платье, цилиндр делает джентльмена. Человека с такой благородной осанкой не следует держать в служителях. Кроме того, теперь он наш родственник. Свекор нашей дочери — это почти то же, что шурин.