Цитадель тамплиеров
Шрифт:
— Даже там. Не поручусь, что в моем окружении и в войсках нет тайных исмаилитов — пособников ассасинов. Поэтому, сын мой, не откровенничай ни с кем, кому доверяешь сегодня. Даже мой верный Камильбек не знает моих самых тайных замыслов. То же самое я посоветовал бы тебе относительно твоего лекаря.
— Маймонида?
— Именно.
— Это уж слишком, отец.
— Ничего не слишком в мире измены и зла, все недостаточно в мире добра. Сказано же в Коране: «Разве они не знали, что Аллах знает
Султан улыбнулся.
— При въезде в город вы, вероятно, видели лекарню, там сейчас много людей с обмотанными ногами.
— Да, — сказал Ширкух, — это — решт, червяк-волос.
— Правильно, червяк-волос, он прокусывает кожу и забивается под нее. Бывает с локоть длиной и больше. Чтобы его весь извлечь, вытягивают кусок хвоста и осторожно наматывают на камышинку. Каждый день на длину ногтя, не больше, иначе порвется и останется в теле. На ночь камышинку с волосом приматывают тряпками. Вот сейчас я схватил за хвост ядовитого ассасинского червя. И не сердись, что я не желаю пока рвануть его изо всех сил.
Принесли баранину для воинов и фрукты для султана, он давно уже не ел ничего, кроме фиников и инжира. И пил только козье молоко. Распластывая баранью лопатку, Саладин спросил:
— На какую же камышинку будешь мотать ты, отец, этот двухвостый волос?
— Деньги, — сказал султан. — Старцы не поделили какое-то золото. Когда я почувствовал, что ассасинский кинжал не только блестит, но и пахнет золотом, я понял, как действовать. Назорейских королей эта зараза уже сгубила.
Принесли светильники, ибо солнце клонилось.
— Скоро придется покинуть террасу, — сказал Ширкух, отмахиваясь от чего-то, вьющегося в воздухе.
— Ты говорил о назорейских королях, отец, — сказал Саладин.
— О нынешних королях франков рассказывать уже нечего. Это уже не рыцари, прежде искавшие боя, а торгаши. Они не смеют напасть. Мы можем спокойно устраивать сирийские дела.
Ширкух мощно хлопнул себя по щеке.
— Да, — улыбнулся султан, — пора уйти под защиту полога.
Глава IV. Хижина
Сначала была только боль. Она заполняла все, помимо нее не было ничего. Кто он, лежащий не знал. Но вдруг ощутил, что — лежит. Но где, на чем и как долго? Потом осознал, что не слеп, хотя не мог рассмотреть что бы ни было. Впрочем, и не пытался. Время от времени он впадал в дрему, что облегчало сосуществование с болью.
Но так не могло продолжаться. Из балансирования на грани было два выхода — возврат в небытие или возрождение к реальности. И жизненная сила, заключенная в искореженном теле, мало-помалу возобладала.
Он вдруг услышал треск пламени в очаге и открыл глаза,
Вслед за этим открытием пришло следующее. Он понял, что не один. Это его потрясло. Явилась неодолимая потребность заявить о том, что он не знает о своем существовании и о наличии второго существа. Руки и ноги не слушались, но он собрался с силами, на губах его запузырилась слюна, грудь поднялась, полумрак огласило сипение.
— Исмаил, — прошелестел он.
Это было единственное слово, которое знал. Усилие выговорить его отдалось такой болью, что он потерял сознание.
Хозяин хижины, когда сидел неподвижно, напоминал руину. Очень был стар, но глаза светились по-молодому. Старик был плечист, массивен и весь оброс диким волосом. Его низкий, тяжелый голос исходил, казалось, из живота, притом, что губы как будто не шевелились. Так могла говорить гора, к которой отшельник прилепил свое жилище.
Очнувшись, лежащий снова назвал себя:
— Исмаил. Я — Исмаил. — И обнаружил, что может сесть, привалившись к камню стены.
Старик прогудел:
— Забудь это имя, — и поднес к его рту миску с зеленоватым питьем. — Выпей.
Исмаил выпил зелье.
Через несколько дней он вовсе очухался, принимая заботы знахаря беспрекословно, хотя эликсиры выворачивали его наизнанку и трясли его уцелевшее чудом тело.
— Зачем ты меня спасаешь, старик? — спросил он как-то.
Все могло быть. Мало ли чего потребует этот отшельник взамен? Как узнать, что у него на уме?
На это старик сказал:
— Не бойся. Я — лекарь. В этих горах я нашел травы, известные древним. Я могу унять жар и колики в почках, лечу лихорадки, нагноения, ушибы, перемежающуюся хромоту, косоглазие, лишаи. Когда я увидел твое разбитое тело на отмели — вид его был безжизненный — я решился попробовать оживить настоящего мертвеца. И — вот…
— Ты всегда один?
— И сейчас, когда ты здесь, я еще более одинок, чем всегда.
— Я не понял тебя.
— А я не старался, чтобы ты меня понял.
Исмаил отхлебнул глоток очередного отвара. Порой Исмаилу казалось, что лекарь — не человек, а в самом деле какое-то чудище. То он целыми днями как будто не видел в упор Исмаила, то исчезал на несколько дней, не оставляя в хижине ни еды, ни питья. Но Исмаил все терпел.
Хижина, прислоненная к скале, была просторна. В дальнем углу постоянно вился огонь в очаге, сложенном из массивных камней. Над ним висел котел с варевом. На стенах и потолке сохли травы, связанные в пучки. Вдоль стен теснились глиняные горшки, которых нельзя было трогать.