Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад
Шрифт:
Создается впечатление, что прибытие кораблей франков в Индию в 1498 году, за двадцать один год до первого набега самого Бабура в Индию в 1519 году, ускользнуло от внимания Бабура, если только его молчание не объясняется не столько незнанием, сколько ощущением, что блуждания по свету этих морских цыган недостойны упоминания историка. Так что же, этот, как будто образованный трансокеанский ученый и человек дела не заметил предостережения в плавании португальцев вокруг Африки? Неужто он не сознавал, что покорители океана, франки, обошли ислам с фланга и зашли ему в тыл? Да, я думаю, что Бабур был бы страшно удивлен, если бы ему сказали, что та империя, которую он основал в Индии, вскоре перейдет от его потомков к франкским преемникам.
Он не имел даже отдаленного представления о тех изменениях, что произойдут в мире между его поколением и нашим сегодняшним. Но все сказанное не ставит под сомнение ученость Бабура; это еще один пример странности в определении приоритетного события в истории нашего времени.
С 1500 года карта ойкумены действительно преобразилась до неузнаваемости. До тех пор она представляла собой полосу цивилизаций, охватывающую Старый Свет от Японских островов на северо-востоке до Британских островов на северо-западе: Япония, Индокитай, Индонезия, Индия, Дар-уль-Ислам, православный христианский мир
Их контакт в том виде, в каком он существовал до 1500 года, осуществлялся и поддерживался по двум различным линиям коммуникации. Существовал морской путь, который более поздним поколениям западных людей будет известен как маршрут пароходной компании «Пенинсулар энд ориентал стимшип Ко.» из Тилбери в Коуби. С1500 года и практически до недавнего времени, что сказалось и на жизни моего прадеда, командовавшего одним из пассажирских парусников компании «Онорабл Ист-Индиа Ко.» (яркое воспоминание детства), ушедшего в отставку до открытия Суэцкого канала и никогда не служившего на паровом судне, этот морской путь по цепи внутренних морей пересекался перешейком между Средиземным и Красным морями или — по-другому — между Средиземным морем и Персидским заливом. В средиземноморской и японской частях этого морского пути движение было зачастую очень оживленным, а примерно со 120 года до н. э. понеслась заразительная волна морских экспедиций, начатая греческими мореплавателями из Александрии, проторившими путь на Цейлон; волна прокатилась на восток до Индонезии и дальше, пока не привела полинезийские каноэ к острову Пасхи. Тем не менее, при всем риске и романтике этих дозападных первооткрывателей, морской путь, открытый ими, так и не получил первостепенного значения как способ коммуникаций между цивилизациями. Основная линия контактов проходила по степям и пустыням, прорезавшим полосу цивилизаций от Сахары до Монголии.
Для человека степь была практически морем, только сухопутным, что до самого конца XV века христианской эры делало ее более удобной для общения, нежели соленое безбрежное море. Это безводное море имело свои сухопутные корабли и порты без гаваней. Галеоны степей — это верблюды, степные галеры — лошади, степные порты — караван-сараи, промежуточные порты — в оазисах, конечные пункты приписки — на берегах, где песчаные волны «Пустыни» разбивались о «Засеянное»: Петра и Пальмира, Дамаск и Ур, тамерлановский Самарканд и китайские торговые ряды у ворот Великой Китайской стены. Лошади, бороздящие степь, вместо парусников, бороздивших океаны, были основным средством передвижения, которое связывало отдельные цивилизации, существовавшие в мире до 1500 года, причем связывало в той степени, непрочной и слабой, в какой они действительно поддерживали контакт друг с другом.
В этом мире, как видите, Фергана Бабура была центром мира, а тюрки во времена Бабура были центральным родом в семействе наций. Тюркоцентричная история мира была опубликована уже в наше время последним из великих прозападных османских турок, президентом Мустафой Кемалем Ататюрком. Это был блестящий прием для поднятия морального духа своих соотечественников и еще более блестящий пример подлинной исторической интуиции, ибо начиная с IV века христианской эры, когда из степей были изгнаны последние из индоевропейских народов, и вплоть до XVII века, увидевшего падение тюркских династий Османов, Сефевидов и Тимуридов, соответственно в Малой Азии, Иране и Индии, тюркоязычные народы действительно были краеугольным камнем азиатской дуги, державшей на себе пояс цивилизаций «до-Васко-да-Гамовского» периода. Все эти двенадцать столетий сухопутные связи между отдельными цивилизациями были под контролем тюркской степной мощи, и из своей центральной позиции в этом «до-Васко-да-Гамовском мире» тюрки совершали свои завоевательные нашествия на восток и на запад, на север и на юг, в Маньчжурию и Алжир, на Украину и в Декан.
Теперь мы подходим к великой революции: технической революции, благодаря которой Запад составил свое состояние, одержал верх над всеми остальными живыми цивилизациями и насильно объединил их в единое общество всемирного характера в буквальном смысле этих слов. Революционное изобретение Запада — это использование океана вместо степи в качестве основного средства всемирной коммуникации. Передвижение по океану вначале на парусниках, затем на пароходах позволило Западу объединить весь обитаемый мир, включая обе Америки. Фергана времен Бабура была центром мира, объединенного конным сообщением через пространство степей; но в течение жизни Бабура центр мира вдруг сделал неожиданный огромный прыжок. Из глубин континента он прыгнул на его крайнюю западную оконечность и, покружив вокруг Севильи и Лиссабона, устроился на время в елизаветинской Англии. В наши дни мы наблюдаем, как этот ветреный центр мира перепорхнул вновь, на этот раз из Лондона в Нью-Йорк, хотя это перемещение в еще более эксцентричное положение на другом берегу «селедочной лужи» (Атлантического океана) — всего лишь событие местного масштаба, несравнимое по значимости с прыжком времен Бабура из степных портов Центральной Азии к океаническим портам Атлантики. Тот огромный прыжок был вызван внезапной революцией в средствах передвижения. Степные порты были выведены из строя, поскольку океанские парусники вытеснили верблюда и лошадь; а сейчас, когда на наших глазах океанские пароходы вытесняются самолетами, мы можем задать вопрос, не собирается ли центр мира вновь совершить прыжок — и на этот раз столь же сенсационный, как и в XVI веке, — побуждаемый технической революцией, не менее радикальной, чем замена типчака Бабура в XVI веке каравеллами Васко да Гамы. Я вернусь
Однородность, которую эти отдельные цивилизации демонстрируют в сфере культурного развития и социальной структуры, распространяется и на их историческое мировоззрение. Каждое из этих обществ было убеждено в том, что оно единственное цивилизованное общество в мире, а остальное человечество — варвары, неприкасаемые или неверные. При такой точке зрения очевидно, что по крайней мере пять или шесть цивилизаций до Васко да Гамы должны были пребывать в заблуждении, а продолжение истории показало, что на самом деле ни одна из них не была права. Все варианты заблуждения, без сомнения, в равной мере ошибочны, но они могут не быть в равной мере абсурдны, так что весьма поучительно посмотреть на полдюжины соперничающих и взаимно исключающих версий всеобщего мифа «простого народа» в порядке возрастания пренебрежения здравым смыслом.
Для китайцев их сектор земного шара обозначался как Поднебесная, иначе — все поднебесье, а территория под непосредственным правлением имперского правительства называлась Срединным царством. Эта точка зрения с невозмутимой уверенностью изложена в знаменитом ответе великого императора Цзяньлуня (правил в 1735–1795 годах) на письмо короля Великобритании Георга III, предложившего установить между монархами дипломатические и торговые отношения.
«Что же до твоей просьбы о том, чтобы аккредитовать одного из твоих подданных при моем Небесном Дворе и доверить ему контроль над торговлей с Китаем, то она противоречит всем традициям моей династии и не может никак быть исполнена… Церемонии и законы наши настолько отличаются от ваших, что если даже твой посланник и усвоит что-либо из них, то и тогда ты не сможешь привить их на твоей чужой для нас почве… Управляя всем миром, я преследую одну цель, а именно: сохранить благое правление и исполнить предназначение Государства… Чужие и дорогостоящие цели меня не интересуют. Я не придаю особого значения вещам экзотическим или примитивным, и в товарах твоей страны мы не нуждаемся» [4] .
4
Полный текст см.: Ф. У а й т. Китай и другие державы. Оксфорд, Юниверсити пресс, Лондон, 1927, приложение.
Если бы посланец варваров лорд Макартни разгласил деликатный секрет, что его правитель периодически терял рассудок, император ничуть бы не удивился. Ни одному варварскому князьку в здравом уме не пришло бы в голову обращаться к Сыну Неба, как если бы он был ему ровней; а уж тон составителя британского послания, даже принимая во внимание его невежество, должен был показаться поистине наглым в свете всей истории, как ее понимали Цзяньлунь и его окружение.
Цзяньлунь самостоятельно творил историю, покорив последние из диких кочевых племен Евразийских степей и прекратив таким образом дуэль между «Пустыней» и «Засеянным», которая была одной из основных нитей в ткани истории последних трех тысячелетий. Сын Неба достиг этого исторического свершения практически в одиночку. Единственный, кто мог бы претендовать на свою долю участия в этом процессе, был царь Московский. «Варвары Южного моря» (как китайцы называли западных морских цыган, которых прибило к южному берегу Китая с той стороны) не принимали абсолютно никакого участия в достижении этой великой победы во славу оседлой цивилизации. Однако личные достижения государственного мужа и воина Цзяньлуня мало что добавляли к сиянию, исходившему от Сына Неба ex officio (по должности). Империя, которой он правил, была самой древней, самой преуспевающей и самой милосердном из всех существовавших политических институтов. Основание ее в III веке до н. э. дало цивилизованному миру цивилизованное правительство, составленное из отобранных на конкурсной основе и в высшей степени культурных гражданских служащих, вместо международной анархии, в которую ввергли человечество отдельные суверенные государства, руководимые по наследству феодальным нобилитетом и развязывавшие постоянные междоусобные войны. В течение предыдущих двадцати веков этот тщательно обустроенный мир время от времени давал сбои, но эти сбои всегда оказывались кратковременными, и к концу правления Цзяньлуня последнее из возрождений Срединного царства было в своем апогее. В этой политической оболочке сохранилось интеллектуальное сокровище: наследие философских школ, искавших ответы на фундаментальные вопросы метафизики и этики. И сыны Срединного царства показали, что их врожденная интеллигентность и искусство управления государством были под стать широте взглядов, которую они проявили, восприняв великую иноземную религию, рожденную в Индии, — махаяну, — для удовлетворения духовных запросов, которым их собственная оседлая цивилизация не смогла предложить адекватных решений.
Исходя из этих исторических предпосылок, спросим себя, был ли Цзяньлунь не прав, отвечая таким образом Георгу III. Несомненно, многие из моих западных читателей улыбнутся, читая его ответ. Разумеется, они улыбаются оттого, что знают последствия, но что эти последствия доказывают? Только то, без сомнения, что император Цзяньлунь и его советники не подозревали о том, какую безграничную мощь обрели «варвары Южного моря» благодаря практическому применению новых открытий физической науки. Во время миссии лорда Макартни в Китае было немало образованных людей, причем многим из них, находившимся тогда в цветущем возрасте и при ответственных постах на императорской службе, довелось дожить до того времени, когда Великобритания развязала войну с Китаем и диктовала свои условия под дулами пушек. Но не доказывает ли такое продолжение истории, что Цзяньлунь был столь же мудр в своей политике необщения, сколь и неинформирован относительно военной мощи «варваров Южного моря»? Его интуиция предостерегла его от приобретения «экзотических и примитивных» британских товаров, а одним из самых экзотических товаров, предложенных британскими купцами императорским подданным, был опиум. Когда власти запретили эту торговлю, как и должно было сделать уважающее себя правительство, варвары воспользовались своим военным преимуществом, чтобы пушечным огнем с моря ввести в Китае британскую торговлю на британских же условиях. Я понимаю, что это весьма упрощенное описание «опиумной войны», но по существу это правда, и единственное, что можно сказать в пользу виновников данного международного преступления, — это то, что с тех самых пор они стыдились своей акции. Я хорошо помню это, надеюсь, искупающее ощущение стыда, переданное мне еще в детстве моей матерью, когда я спросил ее об «опиумной войне» и она рассказывала мне о ней.