Цивилизация средневекового Запада
Шрифт:
Позиция королевской власти во многом напоминала позицию церкви, недаром обе эти силы оказывали друг другу поддержку в совместной борьбе, лозунгами которой были охрана общего блага от тирании и защита «слабых» от «сильных».
Королевская власть максимально использовала все средства, данные ей: право требовать «тесный» оммаж от всех сеньоров, отказ приносить оммаж за земли, которыми она владела на правах фьефа (отказ, подчеркивающий, что король не только стоит во главе, но и неизмеримо выше всей феодальной иерархии), обеспечение права патроната над многочисленными церковными учреждениями. Королевская власть стремилась заключить договоры о совладении (pariage), превращавшие королей в совладельцев сеньорий, расположенных вне королевского домена, в тех регионах, где королевское влияние было еще слабым. Короли пытались насаждать к своей выгоде культ вассальной верности, лежавшей в основе феодальной морали. Но в то же время королевская
Но король ощущал порой свое одиночество перед лицом всех социальных классов, осознавая исходящую от них угрозу. Находясь вне феодального общества, он боялся быть уничтоженным им. Хроника Иоанна Ворчестерского рассказывает о кошмаре Генриха I Английского. Когда король был в 1130 г. в Нормандии, его посетило тройное видение. Сперва он увидал толпу вооруженных крестьян, окруживших его ложе. Они скрежетали зубами и, угрожая королю, выкрикивали свои жалобы. Затем множество рыцарей в доспехах и в шлемах, вооруженные копьями, дротиками и стрелами, грозили его убить. И наконец, толпа арихепископов, епископов, аббатов, деканов и приоров обступила его постель, подняв на него свои посохи.
«И вот, — жалуется хронист, — сие напугало короля, облаченного в пурпур, чье слово, как сказал Соломон, должно само вселять ужас, подобно львиному рыку». Высмеивая этого льва, «Роман о Лисе» высмеивал всякое королевское величие. Королевская власть всегда оставалась немного чуждой средневековому миру.
Помимо рассмотренных нами общностей, Средневековье знало и иные, в той или иной степени характерные для всех классов и находящиеся под особым покровительством церкви, видевшей в них средство разрядить и ослабить борьбу классов.
Таковы были братства — конфрерии, чье происхождение недостаточно известно нам, как и их связи с корпорациями. Если корпорации базировались в основном на профессиональной основе, то братства имели основу религиозную. Но уже к XIV в. братства соответствовали социальным слоям, если не профессиональным категориям, как, например, братства цирюльников, аптекарей, хирургов (как правило, именовавшиеся «братствами Святого Гроба») и существовавшие отдельно от них братства высших групп — медиков и «хирургов в мантиях», находившиеся обычно под покровительством святых Косьмы и Дамиана.
Таковы были и категории дев и вдов, особо уважаемых церковью. В XII — XIII вв. было весьма распространено произведение духовной литературы «Зерцало дев», где сравнивались достоинства девственности, вдовства и замужества. Сравнение иллюстрировалось миниатюрой: замужняя женщина собирала урожай сам-тридцать (кстати, и такая цифра была абсолютно мифической для Средневековья), тогда как вдовы — сам-шестьдесят, а девственницы — сам-сто. Но девственницы не столько образовывали межсоциальную группу, сколько сливались с монахинями, а в ту эпоху, когда потеря мужа-кормильца вела большинство тех женщин, которые не могли или не хотели вновь выходить замуж, к нищете, вдовы практически неизбежно оказывались включенными в категорию бедняков.
Более устойчивыми были возрастные группы, но не те, что умозрительно относились клириками к абстрактным «возрастам жизни», а другие, интегрированные в конкретную реальность, характерные для традиционных цивилизаций, военных и крестьянских обществ. Среди всех возрастных групп несомненной реальностью своего существования выделялась одна — класс молодежи, соответствующий в примитивных обществах юношам, подвергавшимся инициации. Инициацию — ученичество — проходили и молодые люди Средневековья. Но здесь действовали социальные структуры, придававшие этой возрастной стратификации различный характер у воинов и у крестьян. В одном случае речь шла об обучении военному искусству феодального боя, которое заканчивалось посвящением, вводившим в класс рыцарства. В другом — о хтоническом цикле фольклорных весенних праздников от дня святого Георгия (23 апреля) до Иванова дня (24 июня), обучавшем деревенскую молодежь обрядам, призванным обеспечить экономическое процветание общины. Эти обряды были так или иначе связаны с лошадью и заканчивались очищением огнем — прыжками через костер в Иванов день.
Город чаще всего нарушал эти традиции изначальной солидарности. Впрочем, и в городах можно было найти следы этих обрядов: инициации новичков — «желторотых» студентов и школьников (bejaunes), призванные очистить их от «сельской дикости». Возможно, здесь прослеживается связь между собирательным именем французских крестьян — Жаки, бытовавшим в конце Средневековья, и именем (Zak) — Як, которым в Польше обозначали студента-новичка. Такими обрядами были и инициация молодых учеников, вступавших в компаньонаж — союз подмастерьев, где новичку предписывалось совершить большое путешествие (Grand Tour), и инициация молодых юристов, вступавших в Базошь — корпорацию судебных клерков.
Но класс стариков, «старейшин» традиционных обществ, похоже, не играл особо важной роли в христианском мире, в обществе, где люди умирали молодыми, где воины и крестьяне ценились лишь в пору своего физического расцвета и где даже духовенство управлялось зачастую довольно молодыми епископами и папами — достаточно вспомнить о тридцатипятилетнем папе Иннокентии III, вступившем на престол в 1198 г. (даже если не считать скандально молодых пап X в. — Иоанна XI, занявшего престол святого Петра в 931 г. в возрасте двадцати одного года, и Иоанна XII, ставшего папой в шестнадцать лет в 954 г.). Средневековое общество не знало геронтократии. Тем больше оно могло быть растрогано величием седобородых старцев, украшавших порталы соборов в виде старцев Апокалипсиса и пророков, описаниями седобородого императора Карла Великого, наполнявшими средневековую литературу, и образами отшельников — патриархов средневекового долголетия.
Следует обратить внимание и на значение отношений, установившихся в определенных центрах социальной жизни, связывающих различные классы и стили жизни.
Первым в этом ряду следует назвать церковь как центр приходской жизни. Под действием церковной пропаганды там формировались менталитет и манера чувствования прихожан, однако церковь была не только очагом духовной жизни общины, но и местом общения. Там проходили собрания, туда колокола созывали жителей в случае опасности, например при пожаре, там вели беседы, проводили игры, совершали сделки. И несмотря на все усилия духовенства и соборов, направленные на то, чтобы превратить церковь только в дом Бога, она оставалась социальным центром с многоплановыми функциями, вполне сравнимым с мусульманской мечетью.
Подобно тому как приходское общество было микромиром, организованным церковью, так и общество замка было социальной ячейкой, сформированной сеньорами. Оно объединяло молодых сыновей вассалов, посланных туда, чтобы служить сеньору, учиться воинскому искусству (а по случаю — быть заложниками), с сеньориальной дворней, а также с теми, кто удовлетворял господские потребности в увеселениях и служил для поддержания определенного феодального престижа, с теми, кто представлял собой мир развлечений. Положение всех этих менестрелей, труверов, трубадуров было двусмысленным. Обязанные воспевать достоинства тех, кто их нанял, находясь в зависимости от денег и милостей своих хозяев, они чаще всего стремились в свою очередь стать сеньорами, причем иногда им удавалось осуществить эту надежду — таков был случай Миннезингера, ставшего рыцарем и получившего герб (известный Гейдельбергский манускрипт, чьи миниатюры изображают Миннезингеров и их гербы, свидетельствует об этом возвышении за счет благородного искусства лирической поэзии). Но столь же часто они были уязвлены своим положением артистов, зависимых от капризов воинов, они были отчасти и интеллектуалами, вдохновлявшимися идеалами, противоречащими идеалам феодальной касты, они могли становиться обличителями своих хозяев, и порой литературные и художественные произведения, созданные в замках, содержали скрытые свидетельства оппозиционности их авторов феодальному обществу.