Цивилизация. Новая история Западного мира
Шрифт:
В первой половине XX века корпоративная структура хозяйствования создала условия для практически беспредельной экспансии производственных предприятий. Те из них, что получали достаточную прибыль, обеспечивали дальнейшее развитие путем увеличения доли на растущем рынке или скупкой конкурирующих компаний на деньги армий своих акционеров. Антитрестовское законодательство, впервые принятое в 1904 году, запретило монополии, однако в большинстве промышленных отраслей правила по-прежнему диктовали максимум две-три корпорации. Тот факт, что магазины любой достаточно крупной улицы Америки имели на своих полках один и тот же набор товаров, вместе с популярной культурой все активнее способствовал социальной однородности Соединенных Штатов. Благодаря же тому, что эти явления совпали с пиком небританской иммиграции в Америку, реальное многообразие языков и культур обрело опознаваемые черты единой нации. Каждая семья стремилась иметь свой автомобиль
Единообразие американской жизни, поддерживаемое одними и теми же фильмами, музыкой, журналами, газетами и потребительской продукцией, дало американским производителям огромные преимущества и сделало доступным для граждан Соединенных Штатов изобилие дешевых товаров. Богатство корпораций и их первостепенное значение для национальной экономики оборачивались ростом их политического влияния, а новые методы рекламы — ростом влияния на потребителей. По сравнению с Америкой в Европе подобная ситуация складывалась достаточно медленно, ибо здесь по-прежнему сохраняли свою силу традиционные финансовые структуры и потребительские привычки. Лишь после Второй мировой войны Европа смогла на собственном опыте познакомиться с могуществом американских корпораций и американской культуры.
Формирование современной Америки нисколько не отменило присущих человеческому обществу противоречий, хотя ее устройство кое в чем отличалось от устройства государств Западной Европы. Способная как к благодетельному идеализму, так и к жестокому давлению, Америка провозглашала себя свободной страной, но одновременно связывала граждан узами законодательных и экономических ограничений. Вдохновленные ростом экономики, продолжавшимся непрерывно с 1865 по 1929 год, американцы верили, что неуемная энергия, оптимизм, индивидуальное честолюбие позволили решить все главные проблемы современного общества. Убежденные также в особом предназначении своей страны, в том, что она выступает силой на стороне добра, многие из них уже ничем принципиально не отличались от своих выдающихся предшественников в Афинах. Риме, Париже и Лондоне. Можно заметить, что у них было даже больше оснований для культивирования подобного благородного мифа, чем когда-то у европейцев. Граждан Соединенных Штатов не сплачивали узы крови или истории, им требовалась объединяющая идея — и их страна стала воплощенным идеальным видением, сияющим «градом на холме».
Американское общество отличал не только полумессианский идеализм, но и гораздо более жизненное отношение к современности. В отличие от Европы, американцы не отринули идею популярной культуры, а напротив, создали технологии, позволившие ей появиться на свет. В первые десятилетия XX века в городах Америки сложилась особая урбанизированная культура, существовавшая в резонансе с мироощущением их обитателей — с их стремлениями, духовной неудовлетворенностью, жаждой жизни перед лицом бесстрастных сил индустрии и коммерции. Пусть не все, особенно в Европе, были готовы ее признать, новая цивилизация Запада состоялась.
Глава 16
На пути к бездне
Вторая половина XIX века принесла улучшения огромным массам европейского населения. Опирающийся на науку технический прогресс сделал жизнь более удобной, безопасной и здоровой; индустриальная экспансия повысила материальное благосостояние; политические реформы дали людям больше прав и свобод; наконец интеллектуальные свершения века внушали человечеству надежду на то, что его ждет еще лучшее будущее. Тем не менее в первые десятилетия XX века эти передовые достижения утратили всякий смысл вместе с гибелью миллионов европейцев в катастрофической бойне механизированной войны. Спустя немного времени невообразимая реальность геноцида европейских евреев навсегда разбила любые остававшиеся надежды на неизбежность прогресса человечества.
То, что война разразилась в эпоху оптимистического процветания, по-видимому, идет абсолютно вразрез с нашим пониманием исторических закономерностей. Определенно, войны ведутся либо ради контроля за ресурсами, которых не хватает на всех, либо ради обретения политических прав, либо ради защиты территории. История десятилетий, предшествующих Первой мировой войне, опровергает каждое из этих представлений. Более того, для граждан процветающих стран оказалось вполне возможным убедить себя в необходимости пойти войной на соседей, основываясь на причинах почти исключительно иллюзорных. В нижеследующем изложении будут указаны некоторые из этих причин. Кроме того, можно будет понять, что события в истории не связаны между собой универсальными причинно-следственными законами, но являются порождениями непредвиденных обстоятельств. Мировые войны XX века имели свои истоки во всем, что им предшествовало. В этой главе я хотел бы проследить некоторые из этих истоков, для начала обратив внимание на то, что именно в XIX
Индустриализация на ранних стадиях была в первую очередь связана с переменами в экономической и социальной организации общества, однако дальнейшее вложение средств в производственные процессы, делавшееся прежде всего в расчете на постоянную финансовую отдачу, создало условия для развития технологий, призванных непрерывно повышать эффективность этих процессов. Машины для прядения и тканья хлопка и шерсти, обжига керамики, выплавки стали, а также приспособления для передачи энергии от мельничных колес к ткацким станкам, механическим молотам, бурам, подъемникам и сотне других устройств — все появилось на свет в конце XVIII — начале XIX века.
Одновременно с наращиванием практического «технического»» знания, все новые и новые области открывались и для теоретического исследования природного мира. В XVIII веке ученые распространили галилеевскую и ньютоновскую концепцию природы на саму материю, на ее структуру и поведение. Работы Джозефа Блэка, Клода Луи Бертолле, Антуана Лавуазье, Джозефа Пристли и других преобразили древнее знание о свойствах веществ в вооруженную математическими методами науку химию. Еще одним стимулом интереса к природному миру стали путешествия и экзотические коллекции Джозефа Бэнкса, Луи Бугенвиля и других первооткрывателей, и в тот же период стараниями Линнея изучение растений и животных было введено в строгие рамки научной классификации. Из разрозненных исследований минералов, ископаемых и естественных ландшафтов постепенно складывалась наука геология. В своей «Естественной истории», увидевшей свет в 1788 году, Жорж Бюффон утверждал, что у Земли есть своя история, а еще до начала следующего века Джеймс Хаттон применил ньютоновские законы к процессу образования скальных пород, из которых состоит земная кора. Около того же времени английский землемер Уильям Смит разработал систему опознания и классификации пород по залегающим в них ископаемым, благодаря которой можно было выводить закономерности этого залегания и делать довольно точные предсказания. Все разнообразие природного мира неумолимо сводилось в единую ньютоновскую схему, позволяющую с помощью математических формул и количественных измерений выявлять лежащую в его основе упорядоченность — законы природы. Интеллектуальная свобода, вытекавшая из теоретического постулата Канта об отсутствии у науки морального целеполагания, усилиями наследников Ньютона обретала многообразные практические следствия.
В Европе и Северной Америке среди определенной части дворянского сословия начали образовываться новые клубы — посвященные специальным естественнонаучным интересам. Линневское общество было основано в Лондоне в 1788 году, за ним последовали Геологическое (1807), Химическое (1830) и другие; во Франции в 1830 году сформировалось собственное Геологическое общество, многочисленные аналоги возникали также в Германии и Соединенных Штатах. Помимо этих общенациональных органов представители образованного класса — энтузиасты, сплоченные интересом к натуральной философии, — организовывали многочисленные кружки в разных городах. Сложившийся в этих джентльменских клубах этический кодекс явился принципиальным условием развития науки на протяжении следующих 180 лет — именно он лег в основание системы, в которой стал возможен свободный обмен идеями, сочетающийся с уважением права первенства и беспрекословным доверием между учеными, институтами и странами. Традиционные ограничения общественной жизни — постыдность быть уличенным в нечестности или злоупотреблении доверием — стали неотъемлемой частью духа научной деятельности, а союзы и соперничества между клубами вылились в «раздел» природного мира между множеством дисциплин: астрономией, физикой, химией, биологией, геологией, анатомией.
В начале XIX века сфера промышленного производства, внутри которой развивались технологии, и сфера научных исследований существовали параллельно и почти не соприкасались друг с другом. Хотя их грядущему союзу было суждено вытолкнуть западный мир в современную индустриальную эпоху, на пути к нему все еще лежали серьезные препятствия. Если в научной среде выходцы из обеспеченных слоев общества представляли свои исследования на всеобщее обозрение и публиковали открыто, то в промышленности цеховые секреты строго охранялись, а производственные методы совершенствовались способом проб и ошибок, с применением выученных тяжким трудом навыков. В теории древнее разграничение между «эпистеме» и «техне» уже утратило актуальность, но их полноценному практическому слиянию все еще мешали социальные барьеры — цеховые ремесленники принадлежали к рабочему сословию, ученые — к благородному. Несмотря на отдельные исключения — порох и дистилляцию как побочные результаты алхимических занятий, очки, астрономические и навигационные приборы как плод оптических опытов, — до начала XIX века и даже позже синтез ремесленного и теоретического знания оставался явлением случайным.