Цивилизация

Кларк Кеннет

Из этого не следует, что история цивилизации есть история искусства, отнюдь. Замечательные произведения могут создаваться и в варварских обществах, более того – сама компактность примитивного общества способствует особой, предельно концентрированной выразительности его прикладного искусства. В IX веке на Сене можно было увидеть форштевень приближающегося корабля викингов. Сегодня, в качестве одного из экспонатов Британского музея, он воспринимается как впечатляющий памятник древнего искусства. Но в свое время для матери семейства, поспешно укрывшейся в хижине, он означал нечто иное и далеко не столь привлекательное, а именно угрозу ее цивилизации, символ, сопоставимый в наши дни с перископом атомной подводной лодки.

И здесь мне на ум приходит другой яркий пример – африканская маска, принадлежавшая Роджеру Фраю. Помню, когда он привез ее и повесил у себя на стене, мы с ним сошлись во мнении, что маска обладает всеми признаками выдающегося произведения искусства. Сегодня, как мне представляется, многие сказали бы, что маска трогает их куда больше, чем голова Аполлона

Бельведерского. А между тем целых четыре столетия, после того как была найдена статуя Аполлона, его голова считалась непревзойденным скульптурным шедевром. Недаром Наполеон кичился тем, что захватил в Ватикане бесценный трофей. Теперь о мраморном Аполлоне никто не вспоминает, за исключением гидов, сопровождающих туристические автобусы; по-видимому, гиды – последнее передаточное звено традиционной культуры.

Каковы бы ни были художественные достоинства Аполлона, едва ли можно сомневаться, что по сравнению с африканской маской он воплощает в себе более высокую ступень цивилизации. И то и другое олицетворяет духов, посланцев иного мира, точнее – мира нашего воображения. Для негритянского воображения это мир страха и тьмы, сулящий жестокую кару за малейшее нарушение табу. Для эллинистического воображения это мир света и надежности, в котором боги совсем как мы, только красивее, и на землю они сходят, чтобы учить людей следовать голосу разума и законам гармонии.

Звучит прекрасно, однако слова словами, а дела делами: в греко-римском мире тоже хватало суеверия и жестокости.

Тем не менее контраст между двумя упомянутыми образными системами говорит о многом. Он говорит о том, что на определенном историческом витке человек в своем понимании самого себя – своего тела и духа – обнаружил нечто выходящее за пределы ежедневной борьбы за существование и еженощной борьбы со страхом и ощутил потребность развивать соответствующие свойства мысли и чувства, чтобы приблизить их к идеалу совершенства – сбалансированному сочетанию разума, справедливости и физической красоты. Эту потребность человек удовлетворял различными способами – посредством мифов, посредством песен и танцев, посредством философских учений, а также посредством упорядочения зримого мира. Плоды его воображения суть выражение некоего идеала.

Такой идеал и был унаследован Западной Европой. Придумали его в Греции в V веке до н. э., и это, вне всякого сомнения, самое невероятное изобретение за всю историю человечества – настолько цельное и убедительное, настолько отрадное для глаз и ума, что оно оставалось практически неизменным на протяжении шести веков. Разумеется, искусство, выросшее из этого идеала, со временем выродилось в банальность. Один и тот же архитектурный лексикон, одна и та же образность, одни и те же театры, одни и те же храмы: на отрезке в пять сотен лет вы в любой временн'oй точке могли обнаружить их по всему Средиземноморью, на территории Греции, Италии, Франции, Малой Азии и Северной Африки. Окажись вы на площади любого средиземноморского города в I веке н. э., вы не сразу сообразили бы, куда вас занесло: попробуйте угадать название города и страны, оказавшись в современном аэропорту! Взять, к примеру, так называемый Мезон Карре («квадратный дом») в Ниме на юге Франции – небольшой греческий храм, который мог появиться в любом месте греко-римского мира.

Ним расположен неподалеку от побережья Средиземного моря. Но греко-римская цивилизация простиралась много дальше – до Рейна и шотландской границы, хотя к тому времени, как она добралась до Карлайла, она заметно огрубела, наподобие викторианской цивилизации образца Северо-Западной пограничной провинции в Индии. Цивилизация эта наверняка казалась абсолютно несокрушимой. И такое впечатление частично подтвердилось: кое-что от нее уцелело. Например, Пон-дю-Гар, акведук в окрестностях Нима, полностью устоял под натиском разрушительной стихии варваров (если иметь в виду сложенное из камня сооружение, а не цель, ради которой оно было воздвигнуто). Фрагментов и подавно сохранилось великое множество – достаточно заглянуть в Античный музей Арля. «Обломками сими подпер я руины мои» [4] . И когда дух человеческий воспрянул, величавые фрагменты послужили художественным ориентиром для строителей местных церквей. Но не будем забегать вперед.

4

Т. С. Элиот. Бесплодная земля (1922). Перевод С. Степанова.

Что же случилось? Упадку и крушению Римской империи Эдвард Гиббон посвятил шеститомный труд [5] , поэтому я лучше оставлю вопрос без ответа – коротко ответить не получится, не стоит и начинать. Но сам исторический факт, на первый взгляд почти неправдоподобный, сообщает нам нечто важное о природе цивилизации: какой бы сложноорганизованной и незыблемой ни казалась цивилизация, на деле она весьма и весьма уязвима. Она может пасть. Назовем ее главных врагов. Во-первых, это страх – страх войны, страх вторжения извне, страх эпидемий и голода, страх всего, что обесценивает любой созидательный труд: зачем строить, сажать деревья, думать о будущем урожае? А еще страх перед сверхъестественным, который запрещает вам сомневаться и что-либо менять. Мир поздней Античности был полон бессмысленных ритуалов, мистических религиозных практик, подрывавших веру человека в собственные силы. Прибавьте к этому усталость и опустошенность, ощущение безнадежности, которому

подвержены порой даже люди с высоким уровнем благосостояния. В начале XX века греческий поэт Кавафис написал стихотворение, в котором попытался воссоздать настроение жителей древнего города, скажем Александрии, день ото дня живущих в ожидании завоевателей-варваров. В конце концов полчища варваров прошли стороной, угроза миновала. Но люди разочарованы: «И что же делать нам теперь без варваров? Ведь это был бы хоть какой-то выход» [6] . Разумеется, цивилизация подразумевает хотя бы относительное материальное благополучие, способное обеспечить какой-никакой досуг. Но в еще большей степени цивилизации необходимы уверенность и вера – уверенность в стабильности ее общественного устройства, вера в ее философию и ее законы, уверенность каждого ее представителя в своих внутренних силах. В каменной кладке акведука Пон-дю-Гар запечатлен не только триумф технического мастерства, но и живая вера в закон и дисциплину. Энергия, напор, жизнелюбие: великие цивилизации – или цивилизационные эпохи – немыслимы без заряда энергии. Люди думают порой, что цивилизованность заключается в рафинированном вкусе, умении поддержать остроумную беседу и прочем в том же роде. Но все это не более чем приятные результаты цивилизации, а не то, на чем она зиждется, и общество, где наличествуют подобные милые черты, одновременно может быть косным и безжизненным.

5

Эдвард Гиббон. История упадка и разрушения Римской империи (1776–1788).

6

Константинос Кавафис. Ожидая варваров (1904). Перевод С. Ильинской.

Итак, подлинной причиной краха греко-римской цивилизации стала ее собственная усталость – цивилизация выдохлась. Как выдохлись и те, кто первыми вторгся в ее пределы. Они словно поддались общей расслабленности, охватившей покоренный ими народ. В истории такое случается сплошь и рядом. Заметим, кстати, что называть их варварами допустимо лишь условно. Судя по всему, они не были одержимы слепой жаждой разрушения и даже оставили после себя кое-какие внушительные постройки, в частности мавзолей Теодориха [7] – грубовато-тяжеловесный по сравнению с маленьким греческим храмом в Ниме, в чем-то перекликающийся с древними мегалитами (низкий купол мавзолея вытесан из цельного камня), но воздвигнутый все-таки с прицелом на будущее. Тех первых завоевателей не зря сравнивают с английскими колонизаторами XVIII века в Индии – они вторглись в чужие пределы, чтобы поживиться чем только можно, вмешивались в управление подвластной им территории, если это сулило им выгоду, и с презрением относились к местной традиционной культуре за одним-единственным исключением: им нравились изделия из драгоценных металлов. Но в отличие от англичан они принесли хаос, и в этот хаос хлынули уже настоящие варвары, вроде гуннов, глубоко невежественные и агрессивно-враждебные ко всему, что было выше их разумения. Я не хочу сказать, будто они задались целью уничтожить великолепные сооружения, разбросанные по всему римскому миру. Но и заботиться об их сохранности никто не собирался. Варвары предпочитали жить в своих «префабах» и равнодушно смотрели, как рушатся памятники старины. Однако жизнь продолжалась, и довольно долго все, казалось бы, шло своим чередом – дольше, чем можно было себе представить. На арене в Арле по-прежнему сражались гладиаторы, на сцене театра в Оранже по-прежнему ставились пьесы. В 383 году крупный имперский сановник Авсоний мог преспокойно удалиться в свое имение близ Бордо возделывать виноградник (и поныне известный как Шато Озон) и писать прославившие его стихи, совсем как просвещенный китайский вельможа эпохи династии Тан.

7

Построен в 520 г.

Цивилизация еще долго скользила бы вниз по течению, если бы в середине VII века не возникла новая сила со своей верой, энергией, волей к победе и альтернативной культурой: ислам. Мощь ислама в его простоте. Раннехристианская церковь три века распыляла свое могущество в бесконечных богословских распрях, сталкивая лбами разные группы своих адептов. Тогда как исламский пророк Магомет проповедовал наипростейшее из всех признанных мировых учений, и это учение обеспечило небывалую сплоченность его последователей – некогда такая сплоченность вела вперед римские легионы. За баснословно короткое время – какие-то пятьдесят лет – античный мир был сокрушен. Лишь кости его еще белели на фоне синего средиземноморского неба.

Прежний животворный источник цивилизации оказался наглухо запечатан, и если новой цивилизации суждено было родиться, ее колыбелью должна была стать Атлантика. Соблазнительная надежда! В наше время люди иногда говорят, что предпочли бы цивилизации варварство. Думаю, им просто не доводилось прочувствовать на себе все прелести варварства. Подобно жителям Александрии, они пресытились цивилизацией, но все имеющиеся у нас свидетельства убеждают в том, что варварство удручает неизмеримо сильнее. Даже если забыть про неудобства и лишения, от варварства негде спрятаться. Круг общения крайне ограничен, ни книг, ни света вечерами, полная безысходность. Посмотришь в одну сторону – там волны бьются о берег, в другую – бескрайние леса и болота. Унылое житье, и англосаксонские поэты отнюдь не идеализировали его: