cнарк снарк: Чагинск. Книга 1
Шрифт:
– Опоздаем, – сказал я. – Двадцать минут осталось.
Хазин не ответил, наличники на углу дома Рабочей и Сиреневой, видимо, стоили длинного. «Шестерка» заглохла.
– Однажды я был в библиотеке, в которой располагался штаб Колчака, – сообщил Хазин.
– И что?
– Колчак коллекционировал наличники. Когда он стоял в Омске, то велел со всех окрестных сел свезти резные наличники…
Завелись, поехали дальше. Хазин рулил и болтал про Колчака, который коллекционировал еще прялки, и колесики от керосиновых ламп, и челноки от ножных машинок «Зингер». Я не слушал, смотрел
Все же Чагинск изменился. Вывесками, я не мог отделаться от привычки цеплять и оценивать вывески. Пятый магазин был теперь «Криолитом», Восьмой – «Лидией», Железнодорожный стал «Эдельвейсом», в старом общежитии профтехучилища обосновалась «Экстра», в гараже пожарной части осваивался «Мотоблок и дрель 2», в бывшем обувном играла «Мормышка».
– …хобби у него такое было – немного прясть. Это после Самарканда…
Зарослями. Акация, сирень, вишня и терн, ирга и черемуха разрослись и смяли улицы и тропки, тянувшиеся вдоль заборов, и кое-где завалили сами заборы; центральные улицы еще сопротивлялись флоре, окраинные и поперечные сдали и стали похожи на зеленые туннели и тупики.
– Так вот, там кабинет директора абсолютно не изменился со времен Колчака, а на косяке сохранился отпечаток его ладони – властитель Омский вляпался в свежую краску…
Пылью. Ее стало больше, и значительно. Раньше она держалась в нижней части города, вдоль железной дороги и старых карьеров, сейчас поднялась заметно выше, до Школьной, а по утрам протягивалась поперек Советской. За время, проведенное в Чагинске, «шестерка» нахлебалась пыли, которая теперь скрипела под резиновыми ковриками и хрустела под стеклами. Хазин, чей дед выцарапал «Калевалу» на рисовом зерне, утверждал, что это от эрозии. Вода и ветер постепенно вымывают почву из-под холма, перемалывают песок, и пыль захватывает мир.
– Приехали, – сообщил Хазин. – Витя, очнись, мы дома! Приучаемся к горшку.
Мэрия находилась в процессе активной реконструкции. Правая часть здания белела свежей штукатуркой, вокруг левой рабочие ставили леса, вдоль улицы пирамидой лежали толстые черные трубы. Мордой к трубам машины. Хазин припарковался с краю, не удержался и сфотографировал мэрию сквозь трубу. Я отметил, что сделал он это в четвертый раз за неделю.
– Кто-то новенький, – Хазин указал на веселенький синий пикап. – Номера Мособласти, столичный хмырь пожаловал, будет жизни учить, такие всегда учат…
Хазин сфотографировал машину.
– …Крыков юлит… – нервничал Хазин. – Слепому ясно, что делать надо, а он марш физкультурников затевает…
– Крыков отдельно, мы отдельно. Крыков окучивает тутошних команчей, мы за мелкий прайс пишем книгу с картинками. Мы субподрядчики, с нас спроси седьмой.
– Да я…
– Все в порядке, Хазин, не дергайся. Держись справа.
Мы направились к мэрии, я вступил в здание первым.
В вестибюле было прохладно от гладкого мраморного пола, в открытые окна задувало с реки, под потолком горел свет, хрустальные люстры, хотя света и так хватало. В дальнем углу ржавел громоздкий льнопрядильный станок, возле стены с фотографиями лучших людей района дожидался Крыков, ходил вдоль, под мышкой красная папка. Увидев меня и Хазина, Крыков сделал брезгливое лицо.
– Привет, Крыков! – громко сказал Хазин.
Крыков вздохнул и подошел к нам.
– Привет, – сказал Крыков. – Ну и как оно?
– Работаем, – ответил я.
– Молодцы, – зевнул Крыков. – Я тоже немного работаю, но… Дремучее местечко, дремучее…
– Крыков, ты нам на редкость тухлую халтуру подсунул, – сказал Хазин. – Тут не о чем писать.
– Писать всегда не о чем, но вы же пишете, – огрызнулся Крыков. – Найдите, что до вас писали…
– Про Чагинск мало писали, – перебил Хазин.
– Будешь первым, – ухмыльнулся Крыков. – Тебя повесят на Доску почета!
Крыков указал на фотопортреты достойных. Хазин вздохнул.
– А сам как? – спросил я. – Сдвинулся? Что двигаешь? Деготь? Лен? Праздник выдры в Выдропужске?
– Да так, помаленьку. Говорю же, места непуганые. Да и местные… эти обыватели любят кислый хлеб, ну вот как Хазин примерно…
Крыков разговаривал в мою сторону, глядел же через окно на автостоянку.
– Шарахаются от всего, как дикие, – рассказывал Крыков. – Как в семьдесят восьмом прибили, так реально держится, прыжок на месте – провокация. Я им предлагал железный сценарий – пригласить музыкантов и устроить пивной фестиваль по типу Октоберфеста. Чичагин-фест! Рейв, пиво, шашлыки! В здании брошенного льнозавода его провести – так начальница культурного отдела бруствером встала!
– Чичагин-фест – фигня, – возразил Хазин. – Вот Чехов-фест нормально…
– Газик, ты молчи, а? – рассердился Крыков. – Не тебе меня учить…
– Хазин прав, – перебил я. – Ты мимо немного работаешь, «Чичагин-фест» – это название для областного масштаба, а не для районного. Придумай попроще.
– Да что тут придумаешь…
– «День Чаги», – предложил я.
– «День Чаги», – скептически усмехнулся Крыков. – Витенька, ты лучше книгу свою говняй, ладно? Это у тебя хорошо получается. И кстати, нам пора, Механошин уже икру два раза мечет.
Крыков сморщился, словно собираясь плюнуть, но передумал, направился к лестнице на второй этаж.
– Урод. И точно стукач, у него на роже написано, – сказал Хазин и двинулся за Крыковым.
И я.
Кабинет мэра Механошина увяз в ремонте: здесь пахло известкой и краской, дорогая офисная мебель пряталась под мутной пленкой, прижатой к полу кирпичами, роль мебели выполняли разночинные столы и стулья, явно принесенные из ближайшей школы и соседней поликлиники. Сам мэр Александр Федорович Механошин стоял в углу и через дырку в пленке заводил напольные часы.
Кроме мэра в кабинете присутствовал человек в заметно дорогом сером костюме, человек сидел на школьном стуле и с удовольствием ел лапшу из пластикового стаканчика. Я его, разумеется, узнал. Светлов Алексей Степанович. Прибыл оценить масштабы.
Крыков покашлял, мэр обернулся. Часы неожиданно стали бить, мэр неловко отскочил в сторону, опрокинул стул. Светлов улыбнулся. Мэр завороженно смотрел на стул, часы били, Крыков нервничал сильнее, хрустел пальцами. А мы стояли.
После двенадцатого удара Механошин очнулся, к лицу его вернулось частично осмысленное выражение, и он увидел нас.