Цвет ярости — алый
Шрифт:
Изогнутые клинки неумолимо приближались к мускулистой груди гладиатора. От страшного напряжения она превратилась в уродливую бугристую массу. На пути блестящих лезвий не было ничего, кроме бесплотного воздуха. Дистанция сокращалась с каждой секундой. Толпа затихла и затаила дыхание, будто одно живое существо. Все напряженно глядели, как два титана мерялись силами. Кое-кто заключал скороспелые пари — в основном, вероятно, на время, потому как результат был очевиден.
Безволосый пытался разжать пальцы, чтобы выпустить рукояти мечей, однако Курт держал слишком крепко. Когтистые лапы пережали мышцы и сухожилия и, разумеется, перекрыли доступ крови к черным пальцам. Те не могли даже шевелиться,
Курт, не отрываясь, смотрел в глаза гладиатора и видел, как паника сменяется в них безысходным отчаянием. Страх прошел весь спектр: от холодной неуверенности до бессильной покорности, и уже в отдалении маячил предсмертный ужас. Его морозные хлопья уже облепили черные радужки, будто хлопья азота в космическом вакууме — иллюминатор. И это толстое стекло вот-вот грозило лопнуть.
Видимо, безволосый тоже это чувствовал. Волк понял, что гладиатор намерен что-то предпринять — безрассудное и конвульсивное, сродни обычной судороге. Прежде всего, парень изменил центр тяжести. Это было не так уж и просто, потому как, сделай чернокожий одно неосторожное движение, и мечи сами найдут дорогу к его сердцу.
И все-таки гладиатор сумел. Он отодрал от песка левую ногу и толкнул ее вперед, целясь в гениталии Курта. Это был коварный и в то же время довольно умелый прием. Курт не без труда увернулся, и нога противника скользнула по его бедру.
Волк не стал терять времени даром. Он толкнул чернокожего, и тот не удержался на ногах. Оба гладиатора повалились на песок. Курт оказался сверху, ни на мгновение не ослабляя хватки. Сверкающие клинки по-прежнему глядели в грудную клетку, затянутую крепкими мышцами и шоколадной кожей. Это был вопрос времени.
А затем безволосый закричал, и в этом крике звучала обида на весь мир. Кончалась его такая недолгая жизнь, и исправить ничего уже было нельзя. Острия мечей коснулись черной кожи, двинулись дальше. Выступили первые капли крови, тут же превратившись в целеустремленные струйки. Момент, когда лезвия пронзили кожу и коснулись мышечных тканей, остался Куртом незамеченным. Он навалился на мечи всем своим весом. Крик, что рвался из горла поверженного гладиатора, превратился в жуткий, надрывный вой. Он летал над ареной, отражался от стен и норовил вырваться за пределы купола. Но скоро превратился в тихое бульканье. Клинки раздвинули ребра и вонзились в легкие. Кровь мгновенно затопила все полости и рванулась дальше, по носоглотке. Изо рта и ноздрей показались алые струйки. Глаза закатились, показались блестящие в солнечном свете белки.
Считаные мгновения спустя все было кончено.
Курту больше не было нужды держать запястья противника. Руки, а также ноги безволосого сотрясала конвульсивная дрожь. Сандалии поднимали миниатюрные песочные бури.
Поднявшись на ноги, Волк посмотрел по сторонам. Толпа безмолвствовала, потрясенная увиденным. На “волчонка” уставились десятки любопытных, озадаченных глаз. Некоторые глазели на тело, из груди которого торчали две рукояти изогнутых мечей. Сострадания в их глазах, однако, было немного. Курт его, во всяком случае, не разглядел.
А потом последовали традиционные аплодисменты.
Целых девятнадцать дней ничего необычного не происходило.
Волк даже успел заскучать.
Слава его тем временем крепла, с каждым днем обрастая все новыми нелепыми подробностями Казалось, в Клоповнике не осталось никого, кто бы не слышал о победах Волка-метаморфа. Порой Курту думалось, что его именем местные мамаши стращают непослушных детишек (и в этой догадке он был недалек от истины). По утверждениям обитателей Подворья, которые имели какие-никакие контакты с окружающим миром, персона Волка становилась все колоритнее. В частности, народная молва успела наградить любимца без малого двенадцатифутовым ростом, когтями, похожими на мясницкие ножи, клыками, как зубцы у садовых граблей, и глазами, словно полицейские прожектора. Отчасти слышать об этом было забавно.
Курт Страйкер в некотором роде превратился в легенду местного значения, ибо при жизни стал персонажем того самого пресловутого городского фольклора. Такой чести до него удостаивались немногие— два-три гладиатора, отошедшие в мир иной каким-то интересным способом, прославившиеся кое-чем главари уличных банд, наемные убийцы, прозаичные мясники, террористы, буйные безумцы, грабители банков, Таран, Лысый Хью — во многом благодаря помощникам, которым по праву принадлежали две трети его сомнительных заслуг, — а также, разумеется, сам Король — негласный (впрочем, это с какой стороны поглядеть) глава преступного (иного здесь попросту не было) дна Клоповника. Слава предыдущих носителей этого уникального прозвища досталась ему по наследству, прибитая к спинке трона семидюймовыми гвоздями (на них, по слухам, во время правления особо “милосердного” персонажа болтались головы подосланных к нему убийц). В галерее этих портретов Волк занял особое место. Ему никто не завидовал, им любовались издали. Ближе Хэнк Таран просто-напросто не подпускал, но и сам не приближался.
Жизнеописание Курта также получило массу всевозможных трактовок, ведь в Клоповнике знали, что никто пока не родился гладиатором. Высказывались всевозможные версии — от искусственного появления Волка на свет в какой-то нелегальной лаборатории и до самого естественного, из утробы обычной женщины (эта гипотеза, как правило, пересекалась с мистическими и сверхъестественными “сведениями”). И в то же время никто из досужих мыслителей, судя по всему, не догадался связать появление “волчонка” с не столь давними событиями на техническом уровне Улья…
Ну и что, что Курт — всего-навсего последний из Стаи? Это ж совсем неинтересно. Гораздо интереснее гадать, благодаря какого рода воздействию мог родиться данный уникум.
Таран же умело хранил свои секреты.
Для его бизнеса, в конечном итоге, оказалось крайне благоприятным то обстоятельство, что Волчье племя наконец получило долгожданную амнистию. Друroe дело, что выходить из подполья казалось некому, во всяком случае в Мегаполисе. Курт подозревал, что и в других городах под куполами также. Мировое сообщество осознало свой промах именно тогда, когда это уже не влекло практически никаких последствий, если не считать прочувствованного сотрясения воздуха с высокой трибуны.
Сделано, господа присяжные заседатели. На эксперименты с геномом наложен мораторий — до лучших времен, когда скелеты последних Волков будут украшать музеи ДНК. А пока, если даже кто-то уцелел, он вряд ли сумеет приспособиться к новым условиям. Волки умеют только прятаться и выживать. Амнистию, после долгих десятилетий гонений и пыток, они наверняка восприняли как хитроумный трюк безволосых, чтобы заманить их в капкан. Троянский конь в овечьей шкуре.
Курт с отчаянием думал о том, что, может быть, кто-то из его сородичей жив, может, даже существует настоящая Стая и обитает где-то неподалеку, а он никогда об этом не узнает. Волчье племя СЛИШКОМ ХОРОШО научилось прятаться и выживать. Его собственная Стая до сих пор была бы, наверное, цела, сыта и невредима, если бы не самонадеянная глупость одного молодого Волка, вызванная болезнью сестры… Стоила ли ее жизнь таких страшных последствий? Курт задавал себе этот вопрос ночь за ночью, но так и не нашел ответа. Порой ему казалось, что — нет, но через мгновение он понимал, что ничего бы не изменил, повторись все сначала.