Цвет жизни
Шрифт:
Я внимательно разглядывал кусочек пробы с серебристым изломом, а Алешкин с достоинством продолжал рассказывать, выкладывая передо мной свои знания.
– В этом кусочке основной процент состава – простое железо, но имеются примеси: две десятых процента углерода, четыре десятых процента марганца, один процент никеля, шесть десятых процента хрома, три десятых процента кремния. Вот эти примеси делают металл качественным.
Все эти проценты Алешкин передал, как заученный стишок. Помолчав, он продолжал свои объяснения:
– В стали есть и вредные примеси, хотя их очень мало, около двух сотых процента – это фосфор и сера. Они, можно сказать, как чуждый элемент в металле, и чем меньше их, тем лучше. Ну, а теперь
Восемь вагонеток стояло около печи, на каждой из них по две-три мульды – больших железных корыт, наполненных всевозможным железным ломом. Тут были порезанные автогеном рельсы, колеса из-под вагонов, обрезки болванок с блюминга, шестеренки, болты, кубиками спрессованные стружки из-под токарных станков, разбитые моторы. Недожогин лазал с ломиками по мульдам и старательно укладывал все, что торчало, что могло помешать мульде пролезать в печь через окна. Подошла завалочная машина. Она хоботом взяла мульду и легко, точно это ложка с кашей, потащила ее в раскрытый рот печи.
Алешкин зорко наблюдает за завалкой. Хорошо и быстро завалить – это значит сделать половину дела. Металл надо завалить так, чтобы он быстро прогревался и плавился. Я вижу сигнализатора Алешкина: он четко командует Даниловым и машинистом, поднял руку с указательным пальцем вверх, и тут же открылось первое окно. Я не вижу ничего в печи, меня ослепило. Хочу смотреть по сторонам, но весь цех – машины, люди плавают в каком-то тумане. В печи температура выше тысячи градусов. Если всунуть железный лом в печь и подержать его там две-три минуты, он сгорит, как палка, не найдешь и следов от него. А попробуйте затушить этот жар, плесните ведро воды в печь – раздастся оглушительный взрыв, который может повредить печь.
Алешкин дал знак машинисту, и мульда с железным ломом утонула в пламени. Я гляжу теперь в печь через синее стекло, пламя уже не режет глаза. Я вижу, как мульда перевернулась и тонны полторы железного лома упали на подину печи.
Алешкин поднял руку, и открылось третье окно. Сюда завалили следующую мульду.
Когда во все три окна дали по две мульды, все содержимое печи засыпали сверху известняковым камнем, предварительно прогрев хорошо нижний слой металла. Затем сверху опять завалили железный лом.
Алешкин объясняет мне:
– Вот, к примеру, возьмем такой случай. Скажем, нагрели мы сковороду, ну хотя на примусе, и положили на нее кусок льда в килограмм весом. На другую сковороду положили тоже кило льда, но не куском, не в кучу, а по всей сковородке разбросали. Где прежде растает лед?
Я даже улыбнулся над простой задачей Алешкина.
– Нет, ты говори, где?
– Ну, ясно, толченый скорее растает.
– Верно! Это я к примеру. Когда завалку делаешь, завалишь первый слой поровнее, потоньше, второй соберешься заваливать, а первый почти уже плавится. Есть такие сталевары, которые не глядят и валят кучами, лишь бы скорей, а потом и возятся с плавкой, сами мучаются, и печь надрывают. Она не осилит прогреть и стынет. Так-то вот. А сейчас мы будем делать заправку печи. Многие сталевары заправку откосов делают до завалки, а мы в середине. Вперед железо, потом заправку, а после чугун. Это вот почему: перед тем как заваливать чугун, железо требует прогрева, оно плавится при 1400 и 1500 градусов, а чугун при 1200 градусов. Если мы заправляем печь между завалкой железа и чугуна во время прогрева, мы время экономим. Оно и получается: там полчаса урвем, да там пять минут, вот тебе и наберется перевыполнение плана. Ты думаешь, перевыполнение плана с крыши готовым падает? Нет, оно вот из таких крохотных минут да секунд собирается. Зачем заправку делаем? Был ты на Волге? Видал, как волны из года в год правый берег подмывают? Так и в печи: когда плавка кипит, она подмывает откосы. А тут еще шлак помогает, примеси разные. Вот и приходится на откосы
Машина, освободившись, отъехала в сторону. Повторилась почти та же картина, что и прежде. Брали лопатами известняковый камень, магнезит и бросали в печь на откосы. В этот момент особенно сильно бушевало пламя в печи. Громадные огненные языки лизали всю подину, загруженную железом до самого перевала.
После я сказал Алешкину, что если бы уменьшить газ, то было бы легче работать. Он мне ответил:
– Верно, но уменьшить газ и заправлять печь при открытых окнах – это значит застудить металл, а тогда с ним беда; еще больше нажжешься, чем теперь. Нет, во время прогрева да плавления жалеть и пламя и себя не приходится. Потом, когда ванна уже будет кипеть, тогда другое дело. Об этом после разговор будет.
Во время работы, когда заправляли печь, я не видел в бригаде Алешкина ни расхлябанности, ни бестолковщины. Наоборот, все время чувствовался ритм. Казалось, что они не работают под грохот и рев цеха, а делают своеобразный танец под оркестр музыки. На первый взгляд неуклюжие, они лохматыми шарами в широких спецовках катались по рабочей площадке один за другим к печи и обратно, понимая каждый кивок головы Алешкина, взмах его поднятой руки. Только один раз ритм работы был нарушен, когда еще неопытный Данилов вместо известнякового камня схватил лопатой плавиковый шпат и хотел было бросить на откос в печь. Но к нему мигом подскочил разозленный Алешкин, вышиб из рук Данилова лопату и загородил печь.
– Ты что же это, каши твоей матери, не видишь, что бросаешь? Я же тебе говорил: шпат не тронь! – Его серые глаза сверкнули. – Бери лопату, что разинул хабалу! Надо знать, что делаешь!
И снова ритм, и снова танец.
Да, они крепко держали печь в своих руках. Я не видел в их глазах страха перед этим рычащим, раскаленным зверем. Они укротили его.
После заправки печи, когда железо, как говорят сталевары, начинало «плакать», то есть оплавляться, стали заваливать чугун. Он лежал в мульдах чушками, как сайки черного хлеба на возах. Его заваливали, предварительно подержав несколько минут мульду в пламени. Прогрев чушки, вываливали их в печь. Чугун, попав в почти расплавленное железо, быстро таял, как лед в горячей воде.
Во время завалки чугуна я пошел посмотреть зад печи. Там работал первый подручный Елхов. Он основательно заделывал желоб и выпускное отверстие печи. Встретил меня добродушной улыбкой:
– Ну как, прочел «лекцию» Алешкин? Он всем первичкам так: сперва хорошо объяснит, что к чему, спросит, понял, дескать, а уж если ты понял, давай делай. Горяч маленько. У меня, говорит, нервы не терпят, когда хандру в работе вижу. Сам работу любит и с других требует. Да и нельзя не требовать, нельзя не быть горячим – дело горячее. Минуту прозевал – часом не догонишь…
Начав снова заделывать желоб, Елхов нравоучительно продолжал:
– Вот, к разговору, взять желоб: дело немудреное, а сделать надо с понятием. Слепи как-нибудь, металл и пойдет полыхать мимо ковша. Бывали такие случаи. Вот гляди, как надо делать. Учись. Есть такие ребятки: выпустят плавку, а в проходе наросты, как чирьи, вздулись или ямины повыело. А он, стервец, натыркает в проход магнезита и думает – хорошо. Напакостит, а вытирать-то, расхлебывать другим приходится. Металл – не вода, когда плавину будут пускать, размоет еще хлеще, а там и совсем прорвет. Так вот: надо все бугорки очистить, яминки позаделать, подсушить, чтоб проход был как проход – ровный, гладкий. Другим сдаешь когда, делай все равно как для себя, а принимаешь – поблажки не давай. Плохо сделано, пусть после работы останутся да исправят. Мы так делаем: как сдаем, так и принимаем. А когда Алешкин покричит на тебя, сорвет сердце – не пугайся. Это сгоряча. К тебе же первому закуривать придет.