Цветные этюды
Шрифт:
Деян не выдержал: громко всхлипнул и, вытирая запястьем глаза, отошёл в сторону, чтобы уже никто не видел его слёз.
Елагин склонился над пареньком, погладил его по голове.
– Успокойся, тебя здесь никто не обидит, – сказал Елагин как можно мягче. – Тебя как зовут?
– Радко, – тихо ответил мальчишка.
– А родители где?
– Мамка, папка, сёстры, братики – все сгорели. Только я убежал… Они стреляли, но я убежал.
– Кто это они?
– Хорваты и русские.
– Русские? – не поверил Елагин.
– Да, русские, – подтвердил мальчишка.
К Елагину подошёл один из разведчиков.
– Они ушли всего часа три назад по дороге на север, – сказал он. – Идут медленно, с повозками награбленного. Мы можем перехватить их.
Елагин видел, что сейчас его бойцов занимало только одно – месть. И все ждали слова командира. Командир же должен был не столько прислушиваться к зову сердца, сколько подчиняться доводам разума. Разум же говорил, что усташи уходили на север, в противоположную от спасительных гор сторону, а это значило, что если сейчас броситься вдогонку за ними, шансов уйти от преследующих отряд немецких карателей будет совсем мало. А, значит, отряд ждёт гибель… Это с одной стороны, а с другой, если преступление окажется безнаказанным, то зачем они вообще воюют?!
Елагин оглянулся. Лица обступивших его партизан были более чем красноречивы.
– Первая и вторая рота во главе с Гораном идут через перевал. Задача: перехватить усташей и уничтожить, – приказал Елагин. – Я вместе с третьей ротой двигаюсь по дороге и перерезаю им пути отступления.
Елагин выдохнул: он всё ещё сомневался в своём решении, но отказаться от него уже было невозможно…
Горан постарался: партизаны успели вовремя и устроили засаду. Когда Елагин подоспел к месту боя, всё уже было кончено. Операция возмездия прошла более чем успешно. У партизан потерь не было, а отряд усташей был практически весь уничтожен. В плен попала только дюжина человек.
Горан подошёл к командиру.
– Тут, и правда, не только усташи были, – произнёс он, перевернув сапогом лежавшее на дороге мёртвое тело; в сторону откатилась кубанка с гитлеровским орлом, а на сером немецком мундире стали видны лычки с черепами и знак казачьих войск СС. – Это казаки, – сказал Горан и посмотрел на командира; взгляд его был непонимающий, обиженный. – Но как могли они, русские, своих же православных братьев?!..
– В живых кто-нибудь из них остался? – спросил Елагин.
Горан презрительно махнул в сторону сидевших на обочине пленных.
– С казаками можешь разобраться сам, а с усташами позволь уж мне.
Елагин согласно кивнул. К нему подвели пятерых эсэсовцев. В пыльных мундирах, с завязанными руками, потерянные и жалкие, они стояли, сгрудившись и прижавшись друг к другу плечами.
– Офицеры есть? – спросил Елагин по-русски.
Вперёд вышел пожилой усатый мужчина.
– Я командир отдельной казачьей сотни, – сказал он.
Что-то неуловимо знакомое мелькнула в чертах этого человека, в его голосе. Вдруг перехватило дыхание – Елагин узнал пленного. Это был Мухин… Да, это был он, есаул Мухин! Постаревший, поседевший, с впалыми, дряблыми щеками и поредевшими, обвисшими усами, с растерянным, безумным взглядом, в немецкой форме с лычками СС, но это был он!
Мухин тоже узнал своего бывшего товарища и командира. Совершенно не ожидая увидеть знакомого среди пленивших его партизан, Мухин вдруг удивлённо моргнул, а потом улыбнулся вяло, широко, как будто по-детски, виновато и беспомощно, и эта глупая улыбка приклеилась к его худым, потрескавшимся губам.
– Емельян Фёдорович, это вы? – с непонятной и печальной радостью в голосе спросил он.
Елагин кашлянул, отвёл взгляд, его руки задрожали, суетливо задвигались, ухватились за ремень, потом скользнули за спину, поправляя гимнастёрку, потом снова непроизвольно схватились за ремень. Волнение от встречи скрыть было нельзя. Горан посмотрел сначала на пленного, потом на командира, потоптался в нерешительности.
– Дай нам поговорить, – сказал Елагин тихо. – Отойди, Горан.
Горан нахмурился. Елагин повторил свою просьбу более твёрдо, и только тогда Горан приказал отвести остальных пленных в сторону и сам медленно отошёл, оставив русских вдвоём, один на один.
– Вот и свиделись снова, – выдохнул Мухин, он стоял неподвижно и продолжал улыбаться, глаза его лихорадочно блестели.
– Да, – опять кашлянул Елагин, в горле запершило. – Не думал я… что вот так вот произойдёт наша встреча, Сергей Александрович.
– А вы, значит, за красных, за коммунистов теперь?
– Я, как и всегда, за социализм, – глухо отозвался Елагин и снова машинально ухватился рукой за ремень.
Помолчали. Елагин даже не знал, как можно допрашивать своего бывшего друга, человека, который когда-то спас ему жизнь… Но теперь они были не просто чужие люди, они были враги, смертельные враги.
– А вы постарели, – негромко сказал Мухин.
Елагин отодрал свой взгляд от камня на дороге.
– Время бежит, и все мы стали много старше, Сергей Александрович, – ответил он.
Они снова помолчали.
– Вы были командиром отряда, который уничтожил сербское село? – спросил Елагин.
– Да, я, – ответил Мухин.
– Это вы приказали убить… сжечь всех жителей села?
– Да, я, – с покорностью подтвердил Мухин.
У Елагина кольнуло сердце, и он машинально поднёс руку к левой стороне груди.
– Что, болит? – не без искреннего сочувствия осведомился Мухин.
Елагин поморщился. Спустя мгновение сердце отпустило.
– Зачем?.. Зачем, Сергей Александрович?! – не сдержался и воскликнул Елагин, в бессильной злости сжались кулаки.
Мухин безучастно пожал плечами.
– Это судьба. Вы стали коммунистом и партизаном, а я фашистом и карателем… Это судьба, – повторил он глухо, потом добавил: – Честно говоря, никогда не думал, что буду убивать женщин и детей.
– Вы знаете, что вас ждёт? – спросил Елагин.
– Знаю, меня расстреляют.
– Вам есть, что рассказать перед смертью?
Мухин задумался.
– Да, есть. – И он стал говорить быстро, словно боясь опоздать и умереть, не будучи услышанным и не сообщив важных сведений. – В моих документах была карта, там отмечено, где находятся ближайшие хорватские и немецкие части. Вы можете доверять этим данным. Кроме того, не идите на юг, в горы. Сегодня утром там высадились немецкие парашютисты, они ждут вас. И ещё… Емельян Фёдорович, я искренне рад, что встретил вас в свой последний день.