Цветок виселицы
Шрифт:
Ингрид кивнула госпоже Андерсен и пошла к двери. Хорошо было бы повесить корень ребенку на шею, подумала она, но ведь его все равно снимут.
Грудь у нее болезненно набухла от молока, но это должно было скоро пройти. Напоследок она накормила мальчика. Он был сухой и чистый, когда она отдала его госпоже Андерсен. Как бы Ингрид ни относилась к ребенку, а она заботливо ухаживала за ним эти три дня, которые показались ей двумя месяцами. Неужели Даниэль Ингридссон был у нее всего три дня? Не может быть!
Ну вот, наконец, наступила долгожданная
Ингрид вернулась в трактир, прошла к себе в комнату и сразу легла.
Она так устала, что мгновенно заснула. Но спала неспокойно, посреди ночи ей пришлось встать и спрятать корень в дальнем углу комнаты.
По старой привычке Ингрид проснулась на заре. Было не больше трех, она всегда просыпалась в это время.
Заснуть снова она уже не могла, а потому пошла бродить по городу.
Морской воздух вернул ей силы. Но вернуть ей радость и ощущение свободы не мог даже он. Ингрид томило какое-то гнетущее чувство, и она пыталась внушить себе, что виной тому молоко, наполнявшее грудь.
Ребенку будет лучше у приемных родителей.
Побродив по пробуждающемуся городу несколько часов, Ингрид нашла его скучным. Плоский, с длинными прямыми улицами, будто начерченными по линейке. Так оно отчасти и было, этот город построил Кристиан IV: он основал много городов и каждому дал свое имя, чтобы увековечить память о себе. Городу было не больше ста лет, но дома уже выглядели старыми и ветхими. Особенно в той части, где жила госпожа Андерсен.
Госпожа Андерсен. При воспоминании о ней Ингрид содрогнулась. Это имя причиняло ей такие же страдания, как зубная боль. Наблюдать за оживленной жизнью гавани было занятно. Но грузчики неправильно истолковали ее внимание и пытались уговориться с нею о встрече вечером, суля ей кружку пива и, может быть, монетку или две. Подавив в себе негодование, Ингрид ушла из гавани, даже не прибегнув к своим злым шуткам. Ей не хотелось возбуждать подозрения у стражей закона.
По дороге в трактир она вдруг остановилась.
Кто-то плачет? Да. На площади возле церкви слышался плач, негромкий и безутешный.
Ингрид зашла в церковный двор, огороженный оградой. Там, у стены, сидела девушка ее возраста, или чуть моложе, и плакала так, что при взгляде на нее у Ингрид чуть не разорвалось сердце.
— Милая, что случилось? — спросила она, садясь рядом.
Девушка отвернулась, пытаясь сдержать рыдания.
— Послушай, мне сегодня тоже не очень-то весело. Давай попробуем утешить друг друга? Иногда человеку становится легче, когда он послушает о чужих горестях.
— Мне уже ничто не поможет, — всхлипнула девушка. — Моя душа пропала. Она осуждена на вечные муки в аду. Но это еще не самое худшее!
— Что же может быть хуже этого? — Мысль показалась Ингрид смешной. Сама она меньше всего тревожилась об адских муках.
— Я… — начала девушка. — Нет, я не могу сказать, это слишком ужасно! У меня большое горе!
И снова поток слез.
Но Ингрид успела заметить на платье девушки два мокрых пятна, которые, судя по всему, были не от слез.
— Ты недавно родила? — спросила она у девушки.
От удивления девушка перестала плакать и уставилась на Ингрид.
— Откуда ты знаешь?
Потом посмотрела на свою грудь и смутилась.
— Посмотри на меня, мы с тобой в одинаковом положении, — сказала Ингрид.
— Мы с тобой? Ничего подобного. Ведь я убила своего ребенка!
Ингрид онемела. Голова у нее пошла кругом, и она долго не могла ничего сказать.
— Я тебя не осуждаю, — сказала она наконец. — Я могла бы сделать то же самое… До того, как мой мальчик родился. Но я нашла выход и устроила все так, чтобы ему было хорошо. Расскажи мне, что ты сделала.
— Я этого не хотела, — всхлипывая, сказала девушка, уткнувшись лицом в плечо Ингрид, которая радовалась, что в такую рань улицы почти пусты и их никто не слышит.
— Я знаю, что у тебя не было злого умысла, — утешала она девушку. — Но ты была в отчаянии, правда? В этом мире любовь считается смертным грехом.
«Я не имею права так говорить», — подумала она. — Ведь я ни капельки не любила Дана, так же, как и он меня».
Однако ее слова как будто немного успокоили девушку. Девушка была маленькая, хрупкая, с легкими детскими кудряшками. На ней было бедное платье, ее миловидное личико распухло от слез.
— Как тебя зовут?
— Стина.
— А меня — Ингрид. Рассказывай, Стина!
«Вряд ли я смогу утешить ее, ей гораздо хуже, чем мне, но иногда человеку становится легче, когда он может поделиться своим горем».
— Сразу, как родила, я отнесла свою девочку одной женщине. Мне сказали, что моей дочке там будет хорошо. Я отдала этой женщине все деньги, какие у меня были.
Ингрид насторожилась.
— Сколько ты ей заплатила?
Стина назвала сумму, которая была в десять раз меньше того, что заплатила Ингрид.
— Как зовут эту женщину?
— Не знаю. Мне было велено прийти поздно вечером, и я была у нее вчера, она живет там, в развалюхах.
Ингрид глубоко вздохнула.
— Ты не слышала, там не плакал ребенок?
Стина подняла на нее глаза.
— Слышала. Кто-то хныкал в соседней комнате.
Даниэль всегда хныкал, а не кричал.
— Это был мой сын! — вскричала Ингрид. Глаза у Стины округлились от удивления. — Я там тоже была вчера, но не так поздно, как ты. И что же ты сделала? Забрала свою дочку обратно?
— Ах, почему только я этого не сделала! Сегодня утром я слышала разговор двух женщин на базаре, он тут поблизости. Они о чем-то перешептывались и все оглядывались по сторонам, я услышала только слово «ангельщица»!
Стина опять разразилась рыданиями.
— Ангельщица? — безжизненным голосом переспросила Ингрид. — Что это значит?
— Как, ты не знаешь? Так называют женщин, которые поставляют на небо ангелов, они покупают детей, а потом делают из них ангелочков. Но я не знала, что и она тоже из них.