Цветок забвения
Шрифт:
Мужчина вздохнул.
— Мы с ним сражались, а не членами мерились.
— Это почти одно и то же. Ну?
Вряд ли он хотел в подобном признаваться, но наркотический дым развязал ему язык.
— Чтобы выиграть время, я врезал ему между ног. И это сработало.
Она громко расхохоталась.
— Так вот каково твоё высшее мастерство? Ты испробовал на нём все свои техники, а в итоге победил приёмом, который в ходу у бордельных шлюх? Буду знать, когда он появится здесь.
Она продолжала хихикать, а я почему-то отчётливо почувствовала на себе
— Его ты использовал тоже? — уточнила женщина, отдышавшись.
— Что?
— То, что лежит в этом ящике. — Я напряглась, ожидая ответа. Но мужчина молчал. Долго. — Я слышала, как о тебе говорили внизу другие солдаты.
— Да?
— Что ты пришёл с Востока, но не похож на беженца. Скорее на мародера.
— Хм.
— Кто-то предположил, что у тебя в ящике награбленное золото. А кто-то говорил, что знает тебя.
— Правда?
— Мол, ты держишь там, под печатями, своё самое сильное оружие. И ты достаешь его лишь в крайнем случае. Твой козырь. Третий меч, — прошептала она, словно выпытывая великую тайну. — Если это так, то ты точно использовал его в сражении с Датэ.
Вряд ли. Своё собственно сражение с Бессердечным я проиграла. Почти умерла. Поэтому, думая о нём теперь, чувствовала отчаянье, горе, парализующий страх, такой же материальный, как и кандалы. При том, что не могла вспомнить никаких конкретных деталей: ни черт его лица, ни обстоятельств гибели нашего клана.
Десять лет… Столько спать себе не мог позволить даже бессмертный. Не знаю, почему время начало беспокоить меня именно теперь, ведь его не существовало в моём мире. Времена года там не сменяли друг друга, а ночью было почти так же светло, как и днём. И мы не старели. С каждым лунным циклом, Девы становились лишь прекраснее. Но десять лет без света?.. Не представляю, во что я превратилась.
— Мой третий меч… — повторил мужчина. — Нет. Я слишком дорожу им. А вот Датэ своим оружием привык раскидываться…
— Ты сумел его обезоружить? Серьёзно?
Он успешно переключил её внимание. Вновь зазвучали шаги по полу. Женщина подошла совсем близко ко мне, и я затаилась. Послышался шорох ткани… а потом через ряд отверстий в крышке в ящик проник тусклый свет: она сняла вещи, которые были второпях брошены сверху.
Боги, я всё-таки вижу!
Ничего конкретного, на самом деле. Доски потолка, под которым клубился дым. Мне захотелось увидеть больше, всю картину целиком, хотя минуту назад я не смела рассчитывать даже на это.
— Что ж, согласна, этот меч достоин королей. Трудно представить, как выглядит оружие, которым ты по-настоящему дорожишь. — Она повозилась и в итоге резко выдохнула. — Почему я не могу достать его?
— Видишь символы на ножнах? Это защитная печать. Только я могу его использовать. — Когда она заявила, что нечестно скрывать от неё и это оружие, мужчина сказал: — Это опасная игрушка. Лезвие может разрезать даже проклятую печать, что говорить о женской коже.
— Ты поставил печать на меч, который может разрезать любую печать? — уточнила она, но он не ответил. Может, кивнул или пожал плечами. — А чем докажешь, что он принадлежал именно Датэ?
— Посмотри на рукоять. На знаки на навершии.
Она подошла ближе к свету, отгораживая меня от него.
— Красиво. Это цветок мака и… какая-то ветка. Что это значит?
— Я не спрашивал. Но такие же знаки он носит на своих ладонях.
— Носит?
— Шрамы. Калеки берегут свои боевые шрамы, это их дар богу. Они психи, повёрнутые на боли. Но Датэ выделяется даже среди своих. В бою его задеть невозможно, поэтому он режет себя сам и превращает шрамы в узоры, словно хочет…
Он осекся.
— Что? — спросила она.
— Не знаю… Словно хочет обезобразить себя. Он поставил себе шрамы даже на веки и рот.
— Разве шрамы не главное украшение мужчины?
— Ага. Даже ты согласилась бы, что он перестарался с этим.
Она рассмеялась, а я подумала, что при всей своей нелепости в этом есть что-то логичное. Ведь только раны — достойное таких монстров «украшение».
— А на тебе шрамов почти нет, — заметила женщина. — Не подумай, ты мне и таким очень нравишься.
— Старцы — лучшие телохранители. Любая царапина компрометирует нас.
— Значит ты хороший боец?
— Более-менее.
— Или ты вовсе не боец, а обычный мародёр, как и говорили солдаты внизу. Я не расстроюсь, если признаешься.
— Признаюсь? — Теперь уже он рассмеялся. Необычным, хриплым, низким смехом без намёка на веселье. Таким… мужским. — Я никому и никогда не исповедовался так, как тебе здесь. Мне больше не в чем признаваться.
— Разве? Ты до сих пор отказываешься показывать, что у тебя в ящике.
— Да, ведь как ты и сказала, это мой козырь. Я использую его только в крайнем случае.
— Но печати на ящике срезаны. Значит, ты его уже открывал сегодня.
— По требованию пограничной охраны, которая приняла меня за мародёра.
— Неудивительно. Ведь то, что они увидели там…
— Было последним, что они увидели в своей жизни, — закончил за неё мужчина тоном, который не оставлял сомнений — это правда. Пусть его и принимали за вора и убийцу, на самом деле он был намного хуже.
Но, несмотря на его слова и творящееся здесь безумие, женщина капризно выдала:
— Сплошное разочарование.
— Лучше и не скажешь.
— Знаешь, я ведь пошла с тобой лишь потому, что рассчитывала увидеть твой третий меч.
— Иди сюда, я тебя с ним как следует познакомлю.
Высокий, озорной смех перешёл в стон блаженства. Что бы он там ей ни показал, это отличалось от «сплошного разочарования», запертого в ящике. Она что-то счастливо зашептала, а я подумала, что не могла бы так радоваться, даже выбравшись отсюда. Хотя, проклятье, сколько времени я провела в тюрьме, которая была скроена по мне, будто одежда, прилегая, не допуская ни лишнего движения, ни вздоха? И открывали её не за тем, чтобы позволить мне хотя бы каплю свободы, а чтобы показывать худшим из людей. Демонстрировать мужчинам.