Цветущий сад
Шрифт:
— Сволочь! — завизжала Глория, забыв все свои благородные манеры, когда дверь за ним захлопнулась. — Поганый ублюдок!
Заливаясь слезами, она колотила руками и ногами по лиловому ковру, устилавшему пол, пока банкир из номера-люкс этажом ниже не позвонил управляющему и не пожаловался на шум.
Принимая ванну, переодеваясь и готовясь к поездке на Кейп, Нэнси была целиком поглощена своими мыслями. Только когда Моррис сообщил, что ей звонили из Вашингтона, она наконец вернулась к действительности.
— Муж не сообщил, когда будет удобно позвонить ему?
Расписание Джека в Вашингтоне было чрезвычайно плотным, и Нэнси не хотела тратить
— Нет, мадам. Звонил не мистер Камерон, а мисс Гизон.
— Понятно. Мисс Гизон не оставила сообщения?
— Да, мадам. Она просила передать вам, что сенатор сегодня вечером улетает в Чикаго и не сможет связаться с вами до пятницы.
— Благодарю, Моррис.
Нэнси позволила Моррису помочь ей накинуть шубу на плечи и надела перчатки. В Чикаго собирались бизнесмены, чтобы обсудить последние проекты федерального правительства по повышению уровня занятости населения. Это было более важное событие, чем обезумевшая от горя жена. Она так нуждалась в его поддержке, а он не обращал на нее ни малейшего внимания.
Выйдя на улицу, Нэнси зажмурилась от ослепительной белизны снега. Вполне возможно, что Джек попросил Сайри позвонить в Нью-Йорк, лежа с ней в постели. Нэнси явственно представила эту сцену: «Да, кстати, Сайри. Позвони в контору адвоката по поводу нового плана ассигнований. Отшей этого идиота из Пенсильвании и передай Нэнси, что я позвоню ей, когда вернусь из Чикаго».
Сайри наверняка держала блокнот и ручку у изголовья. Она была очень рациональной. Нэнси судорожно вздрогнула и села в «ролле». Она дала себе слово ни о чем не думать, пока не приедет в Хайяннис. Ни о Джеке, ни о докторе Лорримере. ни даже о Рамоне.
Коллинз укутал ее колени пледом из меха котика. Нэнси не могла заставить себя не думать о Рамоне. Она ощущала его незримое присутствие.
Когда они въехали в туннель, Нэнси закрыла глаза. Она была влюблена. Влюблена по ушн, окончательно и бесповоротно. Раньше она думала, что любила Джека. Теперь же стало ясно, что это было совсем другое чувство. Он никогда не вызывал у нее бурных эмоций и не стремился разбудить в ней страсть. По своей неопытности ома решила, что фригидна. Теперь же, если даже ей больше никогда не придется спать с другим мужчиной, она знает, что это не так. Благодаря Рамону. Она восхищалась им. Ей нравилось наблюдать, как он двигается, слушать его, говорить и смеяться вместе с ним. Он просил ее уехать с ним, и она знала, что согласится.
Ей осталось жить всего несколько месяцев, и она не собиралась тратить их попусту, сидя в одиночестве в нью-йоркском особняке, и дожидаться, когда позвонит Джек. В Хайяннисе будет то же самое, хотя она считала это место своим домом. Там прошла большая часть ее жизни, там родилась Верити. Но сейчас дочь находилась за тысячи миль от этого городка, и Нэнси никому там не нужна. Ее ожидали всего лишь унылые прогулки по побережью да редкие партии гольфа. Нет. лучше уж она поедет с Районом, куда бы он ни позвал ее. Но сначала надо привести в порядок свои дела. Еще не оформлено завещание, а ведь она очень богатая женщина. От отца ей достались акции железных дорог, капитал в нескольких банках, вложения в табачный и даже хлопковый бизнес.
Патрик О'Шогнесси сделал деньги на торговле съестным, но вложил свой капитал в предприятия других отраслей. Советуясь со своим осторожным отцом, Нэнси никогда не делала рискованных шагов. Серия банкротств на Уоллстрит фактически обошла ее стороной. По прибытии в Хайяннис она прежде всего вызовет из Бостона своих финансовых консультантов и адвокатов, чтобы уладить дела. У Джека и его семьи достаточно своих денег. Состояние мистера Камерона-старшего оценивалось такой громадной цифрой, что от нулей у Нэнси рябило в глазах. Верити — вот кому нужны были ее деньги. Верити и ее титулованному мужу, живущим в неспокойной Европе.
Зять Нэнси не раз с восхищением отзывался о новом германском канцлере, однако эти речи не произвели на нее должного впечатления. Она узнала кое-что от своей портнихи Розы Гольдштейн. Роза была немецкой еврейкой, но вовсе не стремилась вернуться на родину. Ни одно из пылких утверждений Дитера о том, что Версальский договор — позор для немцев и что канцлер прав, приняв решение о всеобщей воинской повинности, не могло заставить Нэнси забыть выражение лица своей портнихи, когда та вернулась из Берлина несколько месяцев назад.
— Евреям нет места в Германии, — сказала она печально. — На последнем обеде, где я присутствовала, один из гостей заявил, что скоро головы всех выдающихся еврейских деятелей будут торчать на телеграфных столбах по всей стране. — Она вздрогнула. — Я ненавидела себя за то, что промолчала. Не сказала, что я еврейка. Я успокаивала свою совесть тем, что не хотела ставить в затруднительное положение хозяев, но не это было главной причиной. Просто я струсила, а трусам не место в Германии.
Как-то в разговоре с Дитером Нэнси упомянула о том, что сообщила ей Роза. Он рассмеялся и сказал, что ее подруга поддалась истеричной еврейской пропаганде. Канцлер снова сделает Германию великой страной, и семьи, подобные той, из которой вышел он, страдавшие от унизительного поражения в Первой мировой войне, вновь обретут достоинство и могущество.
Нэнси соглашалась с ним ради благополучия Верити. Джек, развалившись после обеда в кресле со стаканчиком вина, спокойно заявил, что евреи, как известно, всегда страдали паранойей. Если даже Гитлер лихорадочно занимается перевооружением Германии и вдалбливает в умы соотечественников всякую националистическую чепуху, американцев это не касается. Верити может вернуться в Америку в любой момент. Пусть беспокоится Великобритания. Отец же Нэнси разозлился и обозвал Джека дураком. Нэнси часто думала об отношениях между отцом и ее мужем. Наедине почти при каждой встрече между ними происходили стычки, но публично мэр Бостона всячески поддерживал Джека Камерона. Нэнси полагала, что отец сделал бы то же самое для любого члена семьи, претендующего на должность президента страны.
Они уже находились в Коннектикуте и не спеша подъезжали к Бриджпорту. Нэнси вспомнила, как Рамон вел свой «даймлер», и подавила улыбку. Рамон не был таким осторожным, как ее шофер. Золотые часики на ее запястье показывали немногим больше двух часов пополудни. Прошли ровно сутки с того момента, как в офисе доктора Лорримера ей был нанесен самый страшный в ее жизни удар. Они проехали Бриджпорт, и Нэнси задумчиво устремила взгляд на холмы вдоль дороги. Состояние шока от ужасного известия уже прошло. Теперь ее переполняли другие мысли и чувства. Во время ее полубессознательного путешествия по заснеженным улицам Манхэттена ей порой казалось, что она теряет рассудок. Смерть неожиданно предстала перед ней, и перспектива внезапно провалиться в мрачную бездну, где душа расстается с телом, заставила все ее существо трепетать от страха. Еще тяжелее было сознавать, что она умрет, так и не познав настоящих радостей жизни. Это было самым жестоким ударом. Теперь же все изменилось. Она любила и была любима. Любовь преобразила ее. Невольно вспомнилось из Библии: «Любовь превыше страха». Она больше ничего не боялась. Так или иначе, от смерти не уйдешь. Можно внезапно погибнуть под колесами трамвая, даже будучи совершенно здоровой.