Цветы на нашем пепле
Шрифт:
– Мне нужно подумать, – ответил король, почувствовав внезапно глубокую усталость.
– И есть кое-что еще… – продолжал думатель. – Ты любишь мир Безмятежной, и ты боишься потерять эту любовь. Но ты можешь потерять и сам этот мир. Только я знаю, какая опасность ему угрожает. Если бы это было не так, зачем бы я настаивал? Мне-то от этого – не горячо, не холодно…
– Мне нужно подумать, – повторил король. – А
– Когда я смогу вернуться?
– Завтра, в это же время.
– Хорошо. И пожалуйста, передай этому олуху, Жайеру, что я могу есть все, что едят бабочки. Все без исключения. И чем разнообразнее будет рацион, тем лучше…
Миг! И чувство неизъяснимого облегчения доподлинно подтвердило королю тот факт, что думатель покинул его сознание.
Сладко потянувшись, Лабастьер Шестой перевернулся на бок и приобнял Мариэль одной рукой, ощутив теплую упругость ее тела. Она шевельнулась и прижалась к нему плотнее.
«Ни за что, – подумал Лабастьер, – ни за что я не соглашусь получить знания, которые могут сделать меня бесчувственным. Так я ему завтра и скажу…»
Но все утро следующего дня короля преследовали загадочные слова думателя о смертельной опасности, которая якобы грозит Безмятежной. И ведь до сей поры тот не давал ему повода к недоверию.
Наблюдая за тем, как в зале боевых искусств облаченный в просторный белый комбинезон и защитную сетчатую маску репетитор натаскивает одетого точно также принца мастерству фехтования, он заранее не мог отделаться от неотступного чувства вины за то, что собирается лишить сына свободы выбора. Пусть знания, предлагаемые думателем, ему самому и не нужны, но где гарантия того, что, переступив порог зрелости, тот рассудил бы так же? А его внук? Правнук?..
Думатель умрет, и тогда принятое сегодня решение станет необратимым…
А принц, положительно, делает успехи. Шпага – оружие не королевское, но владеть ею король должен в совершенстве. Лабастьер Шестой невольно залюбовался тем, как сын, проведя ложный выпад, выбил шпагу из рук опытного вояки и проворно приставил к его горлу клинок.
Хотя… Если верить думателю, то он любуется сейчас на собственное отражение… А если так, то, повзрослев, принц в подобной ситуации принял бы то же решение, что и он.
Король поймал на себе взгляд Лабастьера Седьмого, очевидно ожидавшего одобрения с его стороны, и несколько раз хлопнул в ладоши:
– Браво, Ваше Высочество.
Просияв, юноша опустил шпагу и поклонился в ответ.
– Подойди ко мне, сынок, – позвал король.
Вкладывая шпагу в ножны, принц приблизился.
– Представь, – медленно подбирая слова для примера, предложил ему отец, – ты – король. Гонцы сообщили тебе, что в отдаленных лесах Безмятежной завелся крылатый паук Рагга, который поедает твоих мирных подданных. Ты отправился бы сразиться с ним?
Принц
– Конечно, Ваше Величество. Хотя я бы и знал заранее, что это досужий вымысел. Паук Рагга – выдумка вздорных самок.
– Так чего же ради ты пустишься в этот путь, только выставляя себя посмешищем?
Нахмурившись, юноша задумчиво помолчал, а затем ответил с чуть заметной обидой в голосе:
– Вы сомневаетесь в моей преданности долгу, отец? Напрасно. Несмотря на риск быть осмеянным, я посчитал бы своей обязанностью отправиться туда. Таково наше предназначение: брать на себя ответственность за судьбы наших подданных, каких бы жертв нам это ни стоило. Королю не пристало бояться ни насмешек, ни чего-либо еще. Так учит меня мой репетитор по этикету и второй отец Дент-Ракши.
– Что ж, так тому и быть, – пробормотал Лабастьер Шестой так тихо, что услышать эти слова мог только он сам. Затем вновь обратился к сыну:
– Продолжай урок. У тебя хорошие учителя.
До середины дня Лабастьер пребывал в тягостном томлении. Решение было почти принято, но чем конкретно это грозит ему, он не знал. Однако, сам того не желая, он принялся мысленно прощаться со всеми и всем окружающим.
В середине дня он предложил Мариэль прогуляться на сороконогах в лес, ощущая при этом небывалый прилив нежности к ней. Она с радостью согласилась, и это была одна из их самых прекрасных прогулок.
На Безмятежной наступала короткая теплая осень, когда в большинстве своем фиолетовые, изредка же – бирюзовые, растения планеты становятся синими и голубыми, а листья некоторых из них украшаются яркой зеленой каймой и выглядят так, словно облачились в карнавальный наряд…
Насквозь пропитавшись пряными запахами леса, к вечеру супружеская чета отправилась в обратный путь, и каждый из двоих был полон любовью. Ибо гласит пословица: «Ракочервь и любовь: чем больше оторвешь, тем больше вырастет».
Усталость была приятной, но столь сильной, что Лабастьер уснул до появления думателя в его голове. Лишь утром, проснувшись возле спящей еще жены и почувствовав себя разбитым, он сразу заподозрил, что находится под воздействием «дядюшки». И действительно, тут же он услышал привычный уже мысленный голос:
– Как спалось?
– Ты не разбудил меня потому, что не захотел меня беспокоить, или потому, что в принципе не способен разбудить меня изнутри?
– Я-то не способен? Еще как способен. Я ведь могу внедриться в твои сновидения и такое тебе показать, что ты не то что проснешься, а еще и гамак обмочишь.
– Спасибо на добром слове. Однако снилось мне что-то приятное…
– Это я показывал тебе «Праздник соития» земного племени ураний – расы, которой нет на Безмятежной. Это воспоминание нашего прародителя Лабастьера Первого. Но несмотря на древность этой информации, я способен воспроизводить ее довольно отчетливо…