Цветы тянутся к солнцу
Шрифт:
— Матали! — кричит она. — Пойдем на завокзальную поляну! Говорят там солдатская сходка будет. Посмотрим!
— Пошли, — соглашается Матали и догоняет друзей.
Чем ближе к вокзалу, тем теснее становится в толпе. И по одной улице идут солдаты, и по другой. Над головами, словно крылья огромных сказочных птиц, трепещут красные полотнища. На них непонятные надписи… Там песня звучит, тут музыка…
Такого ребятам еще не приходилось видеть. Здесь, кажется им, собрались люди со всего света. И конечно, не зря собрались. Что-то очень интересное должно случиться. А что? Посмотреть
Матали первый нашел выход.
— Пошли кругом, ребята, — предложил он, — обойдем склады!
И вот уже мчится дружная троица, петляет между дровяными сараями, мимо помоек, мимо собачьих будок.
Чужими, незнакомыми дворами ребята выбрались на Привокзальную улицу. Отсюда узкий переулочек вел вниз, прямо на железнодорожное полотно.
Там на запасных путях стояли целые составы и отдельные вагоны. Порожние и с грузом, открытые и закрытые, с окнами и без окон… А еще дальше за вагонами, за составами толпились тысячи людей.
Ребята бросились вниз, спустились на полотно. Пробираясь между составами, проползая под вагонами, они быстро приближались к толпе. И вдруг уперлись в высокую каменную стену. Нет, и здесь не пройдешь!..
Матали и тут не растерялся. По узкой лесенке он мигом взобрался на крышу вагона. Ребята кинулись за ним и так, с крыши на крышу, с вагона на вагон, пробрались туда, поближе к солдатам.
Но оказалось, что не одни они такие хитрые. Чем ближе к поляне, тем теснее становилось и здесь. На крышах и на подножках, на лестницах и на тамбурных площадках везде были люди. Ребята с трудом нашли местечко. Тут тоже было тесно, но зато отсюда хорошо была видна вся поляна.
Сколько раз приходила на эту поляну Газиза: весной, она собирала здесь щавель, летом бегала за цветами… А сейчас эту поляну и не узнаешь. Словно туча, заволокла ее серая толпа.
Отсюда, с крыши вагона, людей не видно. Видны только их высокие солдатские шапки, красные полотнища над головами да медные трубы музыкантов, как костры, горящие кое-где в лучах холодного осеннего солнца.
Пока ребята бежали, им жарко было. А тут, на крыше вагона, со всех сторон дул осенний ветер. Он пробивался под одежду. Сразу стало холодно. Особенно Газизе. На голове у нее тонкая нитяная шаль. Старенький бешмет изношен так, что светится насквозь и совсем не греет. Из коротких рукавчиков торчат тонкие руки. Они посинели, покрылись гусиной кожей. Вот кто-то окликнул девочку. Газиза обернулась.
На крыше сидел мужчина такой большой, что Газиза сначала испугалась и его могучих плеч, и его широкого лица, чуть тронутого следами оспы, и его больших рук. Она даже попятилась от страха, но мужчина поманил ее пальцем и, обнажив два ряда ровных зубов, улыбнулся так приветливо, что и Газиза улыбнулась в ответ и доверчиво подошла к нему.
— Давай-ка лезь, сестренка, под шубу, а то замерзнешь совсем, — добрым басом сказал этот великан, посадил Газизу рядом с собой и прикрыл широкой полой овчинной шубы.
Сразу стало теплее, но Газиза все еще дрожала мелкой дрожью и тихонько стучала зубами.
— Ты скажи мне, Исхак, что этих ребятишек сюда несет? — сказал другой мужчина, сидевший рядом, с улыбкой глянув на Газизу. — Сидели бы дома, на печке.
— Нынче и печки-то не больно греют, — ответил Исхак. — А хоть бы и топили, зачем им дома сидеть? Пусть своими глазами посмотрят, как мы власть у буржуев отбираем. Вырастут — детям своим расскажут. А нас-то уж тогда не будет. Так я говорю, сестренка?
— Та-ак, — пролепетала Газиза, еле шевеля замерзшими губами.
Вдруг над толпой грянуло «Ур-ра».
Сначала издалека донесся неясный рокот. Этот рокот, катившийся над головами людей, точно вихрь, приближаясь, становился все явственнее, потом четкий грохочущий звук пронесся над вагонами, умчался дальше, потом как бы ударился об Услонские горы и снова вернулся могучим эхом.
Кто-то совсем рядом с вагоном крикнул:
— Долой войну!
— Вся власть Советам! — донеслось с другой стороны, и тут же, новой волной, прокатилось над лугом могучее «Ура».
Мужчина, пригревший Газизу, сорвал с головы шапку, замахал ею и тоже закричал «Ура». И Газиза закричала своим тоненьким голоском. И Матали с Совенком тоже махали руками и во всю глотку кричали «Ура».
Потом голоса как-то разом умолкли, и такая тишина воцарилась над толпой, что казалось, будто люди не дышат даже. Вытянув шеи, все ждали чего-то, и вдруг, рассекая тишину, вдали раздался голос:
— Товарищи…
— Это Ершов говорит, — сказал мужчина и привстал немного, вглядываясь вперед. — Правильно, Ершов, — удовлетворенно добавил он, садясь на место и заботливо укрывая Газизу.
Газиза старалась услышать, что говорит этот Ершов, но всего не услышала и не разобрала. Ершов стоял далеко, да и шуба мешала, а вылезать на холод не хотелось. Ветер, дующий с Волги, доносил только отдельные слова.
— …Готовы ли вы к этому?.. Волны революции… Что сейчас должны делать солдаты?.. Земля крестьянам…
А вот то, о чем заговорили здесь, на крыше вагона, когда Ершов кончил свою речь, Газиза услышала от слова до слова.
— Вот ведь выходит, и офицер офицеру рознь, — проговорил сосед. — Одни солдатскую кровь пьют, а сами жиреют, как клопы. Уж я-то насмотрелся. Два года в окопах провалялся. Знаю я этих собак. А этот, гляди-ка ты. Про него говорят, что он и сам за таких, как мы, терпел.
— Так он же большевик, — подхватил Исхак. — Большевики за простой народ и на смерть идут…
Тут кто-то толкнул Газизу в бок. Она высунула головку из-под шубы и увидела Совенка.
— Мы пошли, — сказал он, показывая рукой в сторону вокзала.
Трудно было Газизе вылезать на холод, но не хотелось и одной оставаться здесь, среди незнакомых людей. Она тихонько выбралась из-под теплой шубы.
— Согрелась, дочка, уходишь? — спросил Исхак.
— Ухожу, — сказала она, даже не успев поблагодарить доброго человека, и заторопилась вслед за товарищами.