Д'Арманьяки-2
Шрифт:
Глава 9
Париж
Париж состоял из трёх частей. Каждая из этих частей, переплетённая паутиной улиц, представляла собой, даже не отдельный квартал,…а целый город со своим укладом, образом жизни и негласными законами.
С первого взгляда становилось ясно, что эти три отдельные части Парижа составляют единое целое. Основой всех дорог стали две длинные параллельные улицы, тянувшиеся беспрерывно, без поворотов, почти по прямой линии. Спускаясь перпендикулярно к Сене и пересекая все три части города из конца в конец, с юга на север, они соединяли, связывали, смешивали их, неустанно переливая людские волны из ограды одной части Парижа в ограду другой. Превращали три части в одну. Первая из этих улиц вела от ворот Сен-Жак к воротам Сен-Мартен. В «Университете» она называлась улицей «Сен-Жак», в «Сите» – «Еврейским кварталом», а в «Городе» – улицей «Сен-Мартен». Она дважды перебрасывалась через реку мостами Богоматери и Малым. Вторая называлась улицею Подъемного моста – на левом берегу, Бочарной улицею – на острове, улицею Сен-Дени – на правом берегу, мостом Сен-Мишель – на одном рукаве Сены, мостом Менял – на другом, и тянулась от ворот Сен-Мишель в «Университете» до ворот Сен-Дени в «Городе». Словом,
Первый из трёх частей… остров «Сите». Остров «Сите» расположился почти в самой середины Сены. Своими формами он весьма напоминал…огромное судно. Нос этого судна был направлен на запад, где сразу же бросалась в глаза широкая, свинцовая крыша церкви Сент-Шапель. Крыша Сент-Шапель напоминала спину слона несущего тяжёлую ношу в виде башни. Над башней возвышался самый красивый, самый утончённый, самый изящный шпиль с кружевным конусом, через который просвечивало небо. Перед собором Парижской Богоматери, со стороны паперти, раскинулась большая площадь. К площади одновременно примыкали три улицы. Южная сторона площади навевала мрачные мысли. И виной тому являлся угрюмый вид госпиталя Отель-Дье с уродливой крышей покрытой непонятными наростами. Далее в этом довольно небольшом пространстве острова Сите располагались десятки церквей. Начиная от приземистой, испещрённой множеством выбоин романской колокольни Сен-Дени-дю-Па и заканчивая острыми шпилями церквей Сен-Пьеро-Беф и Сен-Ландри. Позади собора Парижской Богоматери раскинулся монастырь. Впереди – епископский дворец. Здесь же на острове дома располагались слишком тесно. Они вплотную примыкали друг к другу и, тем не менее, каждый из них можно было легко определить по ажурным навесам. Навесы украшали всё, вплоть до слуховых окон. Чуть дальше располагались просмоленные балаганы рынка Палюс. За ними располагалась улица Фев и аббатство Сен-Жермен. Здесь же находился вращающийся «позорный столб» и красивейшая мостовая Филиппа Августа. И особенным изяществом отличалась «дорожка для всадников» вымощенная на мостовой.
Вправо от Сент – Шапель на самом берегу Сены располагался дворец Консерьежи, или как его ещё называли, «Дворец правосудия». На Западной оконечности «Сите» были разбиты королевские сады. Именно они скрывали унылый вид расположенного по соседству «острова коровьего перевоза». Именно благодаря формам «Сите» на гербе Парижа появилось судно. И это самое «судно» пришвартовали к обоим берегам Сены пятью мостами. Три моста с правой стороны. Из них два – «мост Богоматери» и «мост Менял» – были каменными. «Мельничный» – деревянным. И ещё два с левой стороны. Каменный – «Малый мост» и деревянный «Сен-Мишель»
Минуя эти мосты, застроенные домами с зелеными кровлями, заплесневевшими от водяных испарений, дорога приводила к «Университету». И здесь, прежде всего вас поражал приземистый сноп башен Пти-Шатле, ворота которого, казалось, поглощали конец Малого моста. Если же проследить тот путь, что устремлялся вдоль берега с востока на запад, от башни Турнель до Нельской, так перед вами длинной вереницей бежали здания с резными балками, с цветными оконными стеклами, с нависшими друг над другом этажами. Нескончаемая ломаная линия остроконечных кровель, то и дело прерываемая улицей, обрываемая фасадом или углом большого особняка, непринужденно раскинувшегося своими дворами и садами среди сборища теснящихся домов, подобно богатому купцу среди нищих торговцев. Таких особняков на набережной имелось не меньше шести. От особняка де Лорен, разделившего с бернардинцами большое огороженное пространство по соседству с Турнель, и до особняка Нель, главная башня которого стала рубежом Парижа. На этом берегу Сены имелось гораздо меньше заведений, нежели на противоположном. «Набережной» в настоящем смысле этого слова служило лишь пространство от моста Сен-Мишель до Нельской башни. Остальная часть берега Сены была либо оголенной песчаной полосой, как по ту сторону владения бернардинцев, либо скоплением домов, подступавших к самой воде, между двумя мостами. Университетская сторона казалась огромной, сплошной глыбой. Частые остроугольные, сросшиеся, почти одинаковые по форме кровли с торчащими трубами, казались совершенно невзрачными. Прихотливо извивавшийся ряд улиц разрезал почти на одинаковые части все дома. На левом берегу торжественно возвышались прекрасные особняки: Неверское подворье, Римское подворье, Реймское подворье и особняк Клюни. Здание романского стиля с прекрасными сводчатыми арками, возле Клюни – это термы Юлиана. Здесь имелось также множество аббатств более смиренной красоты, более суровой величавости, но не менее прекрасных и не менее обширных. Из них прежде всего привлекали внимание Бернардинское аббатство с тремя колокольнями, монастырь святой Женевьевы. Сорбонна с изумительным нефом. Красивый квадратной формы «монастырь Матюринцев». Расположенный по соседству монастырь бенедиктинцев. Кордельерское аббатство с тремя громадными высящимися пиньонами. Августинское аббатство, изящная стрела над этим удивительным по красоте сооружением взлетала ввысь, вслед за Нельской башней. Сюда же можно отнести «Холм святой Женевьевы».
Наконец, в промежутках между этими кровлями, шпилями и выступами несчетного числа зданий, причудливо изгибавших, закручивавших и зазубривавших линию границы Университетской стороны, местами проглядывали часть толстой замшелой стены, массивная круглая башня, зубчатые городские ворота, изображавшие крепость, – то была ограда Филиппа-Августа. За ней зеленели луга, убегали дороги, вдоль которых тянулись последние дома предместий, все более и более редевшие, по мере того как они удалялись от города.
Начиная от Турнель, предместье Сен-Виктор с его мостом через Бьевр с его аббатством, в котором сохранилась эпитафия Людовика Толстого – «epitaphium Ludovici Grossi» – с церковью, увенчанной восьмигранным шпилем, окруженным четырьмя колоколенками. Далее начиналось предместье Сен Марсо, имевшее три церкви и один монастырь. Еще дальше, оставляя влево четыре белые стены мельницы Гобеленов, располагалось предместье Сен-Жак с чудесным резным распятием на перекрестке. Потом – церковь Сен-Жак-дю-Го-Па. Церковь Сен-Маглуар с прекрасным нефом. Церковь Нотр-Дам-де-Шан с византийской мозаикой. Наконец, минуя стоящий в открытом поле картезианский монастырь с множеством палисадников и пользующиеся дурной славой руины Вовера, взгляду представали три романские стрелы церкви Сен-Жермен-де-Пре. Позади этой церкви начиналось Сен-Жерменское предместье, состоявшее из семнадцати улиц. На одном из углов предместья высилась островерхая колокольня Сен-Сюльпис. Но особенно привлекало взор и надолго приковывало к себе внимание… аббатство Сен-Жермен. Этот монастырь, производивший внушительное впечатление и как церковь и как господское поместье, этот дворец духовенства, в котором парижские епископы считали за честь провести хотя бы одну ночь. Его трапезная, которая благодаря стараниям архитектора, по облику, красоте и великолепному окну напоминала собор. Изящная часовня во имя Божьей матери. Огромный спальный покой. Обширные сады. Опускная решетка. Подъемный мост. Зубчатая ограда на зеленом фоне окрестных лугов. Дворы, где среди отливавших золотом кардинальских мантий сверкали доспехи воинов.
На правом берегу, где располагался «Город» картина резко менялась. «Город», хотя и более обширный, чем «Университет», тем не менее, не представлял такого восхитительного единства домов, улиц и монастырей. С первого же взгляда нетрудно было заметить, что он распадается на несколько совершенно обособленных частей. Та часть «Города» на востоке, которая называлась «Болотом», представляла собою скопление дворцов. Весь этот квартал тянулся до самой реки. Четыре почти смежных особняка – Жуй, Сане, Барбо и особняк королевы – отражали в водах Сены свои шиферные крыши, прорезанные стройными башенками. Эти четыре здания заполняли все пространство от улицы Нонендьер до аббатства целестинцев. Позади этих дворцов, разветвляясь по всем направлениям, то в продольных пазах, то в виде частокола и все в зубцах, как крепость, то прячась, как загородный домик, за раскидистыми деревьями, тянулась бесконечная, причудливая ограда дворца Сен-Поль, в котором могли свободно и с роскошью разместиться двадцать два принца королевской крови со слугами и свитой. Огромное количество комнат позволяло предоставлять гостям все радости жизни, начиная от парадного зала и до молельной. Не говоря уже о галереях, банях, ванных и иных относящихся к ним «подсобных» комнат. Мы даже не упоминаем об отдельных садах, отводимых для каждого королевского гостя. О кухнях, кладовых, людских, общих трапезных, задних дворах и винных погребах. О залах для игры в шары или в мяч. О птичниках, рыбных садках, зверинцах, конюшнях, стойлах, библиотеках, оружейных палатах и кузницах. Вот что представлял собою тогда королевский дворец Сен-Поль. Это был город в городе.
Глава 10
Глава ордена его преосвященство епископ де Лануа
Почти в то же самое время, когда происходил разговор между королём и Таньги, молодой мужчина в роскошной одежде осматривал скромное убранство церкви расположенной в аббатстве Бернардинцев. На синем плаще, прикреплённом двумя пряжками к его плечам, красовались…королевские лилии. Молодой человек обладал весьма невыразительным лицом и неприятной улыбкой. Неприятной, по причине многозначительности и коварства, кои одинаково отражала эта самая улыбка. Этот человек являлся ни кем иным, как наследником французского престола. В то время как Дофин, или как его ещё называли, принц Людовик, рассматривал в мельчайших подробностях распятие креста, позади него остановился ещё один молодой человек, облачённый в более скромную одежду. Этот человек обладал отталкивающей внешностью, чем вызывал неприязнь при первом же взгляде. Он обладал маленькими хищными глазами и острым носом. Несколько крупных бородавок расположились на правой щеке этого человека. Тристан Лермит – доверенное лицо и наперсник принца Людовика. Человек, которому Дофин доверял и которого ценил. Их часто видели вместе. Кроме всего прочего, Тристан охранял королевскую особу. Хотя справедливости ради следует признать, что истинное положение Тристана при особе Дофина, не знал ни один человек. Ходили всяческие слухи о том, какого рода поручения выполнял Тристан для своего господина. Но это были лишь слухи и ничего больше. Истину знали лишь двое. Сам Дофин и Тристан. Тристан обладал незаурядным умом и отличался необычайной наблюдательностью. И сейчас, стоя позади Дофина, он зорко осматривал церковь. Заслышав шаги, Тристан слегка откинул плащ и взялся за рукоятку ножа, торчавшую за поясом. Однако, увидев вошедшего, он не только убрал руку с оружия, но и низко поклонился. Настоятель аббатства Бернардинцев, его преосвященство епископ Лануа, прошёл мимо Тристана, не удостаивая его вниманием. Епископ остановился справа от Дофина и скрестив руки, вложил их в просторные рукава рясы. Лануа постарел за эти годы. Лицо было испещрено глубокими морщинами, но взгляд оставался таким же ясным и…холодным. Не отрывая взгляда от распятия, принц Людовик негромко и с отчётливым благоговением заговорил:
– Стоит лишь задуматься, как сразу же приходит понимание величия и бессмертия. Именно они стоят выше всех иных положений. Заставляют нас совершать бездумные, а порой даже безумные деяния. Ибо каждый из нас мечтает приблизиться к ним, ощутить в себе ту святость, что привела спасителя к мучительной смерти. Ощутить, но…не принимать такого же ужасного конца. В этом и заключена наша слабость. Мы желаем получить всё, но не готовы пожертвовать собой. И посему всегда останемся лишь теми, кто будет смотреть на распятие.
– Святость определяется лишь самим господом! – подал голос епископ Лануа. Взгляд Дофина скользнул по лицу епископа.
– Всегда найдутся люди, готовые взять на себя роль творца! – как бы невзначай бросил Дофин. – Удел таких людей забвение. Забвение и мрак.
Епископ незаметно вздрогнул. Он устремил проницательный взгляд на Дофина. Но лицо принца выражало безмятежность. Подозрительное выражение, появившееся на лице епископа, исчезло, уступив место сосредоточенности.
– Ваше высочество всё ещё нуждается в моей помощи? – тихо спросил у принца Лануа.