Да будем мы прощены
Шрифт:
Рано утром, когда выгуливаю Тесси, все еще в той же одежде, что накануне, только теперь мятой и потной, меня замечает вчерашний коп. Останавливает свою патрульную машину и спрашивает, что я тут делаю.
– Собаку выгуливаю.
– Где вы живете?
– Вон там, – отвечаю я.
Он меня провожает до дома и, похоже, недоволен, когда я достаю из-под искусственного камня запасной ключ, чтобы войти в дом.
– Сейчас почти никто запасным ключом не пользуется, – говорит он.
Я пожимаю плечами, открываю дверь. На полу записка: «Ты гад. Ты еще заплатишь».
Я показываю полисмену
– Похоже, вы на своем месте, – говорит коп, уходя. – Берегите себя.
Это происходит чуть позже, когда я чищу зубы. Будто вода ворвалась потоком, будто я тону. Я чищу зубы, полощу рот, смотрю на себя в зеркало. У меня болит голова, болит глаз, и вдруг вижу, что мое лицо раскалывается и половина его опадает, будто перед плачем. Просто опадает. Я хочу состроить гримасу, хочу осклабиться – едва улыбается половина рта. Как будто я сам над собой издеваюсь, будто мне вкололи новокаин. Ручкой зубной щетки я трогаю лицо, чуть не протыкаю щеку – ничего не чувствую. И понимаю, что как-то оползаю, как поврежденная марионетка. Работаю только одной рукой. Хромаю, выходя из ванной. Ощущение, будто голову завернули в пластик: не то чтобы боль, а размягчение, будто я плавлюсь и стекаю по собственной шее. А лицо в зеркале продолжает опадать, совсем провисает – я сразу старею на сотню лет. Хочу поменять выражение лица – и не могу.
Я говорю себе, что это пройдет. Просто мне попало что-то в глаз – мыло, скажем, – и вымоется слезами.
Выхожу из ванной, одеваюсь, – кажется, часы уходят. Я измотан. Я даже не знаю, лечь или все-таки двигаться. Соображаю, что мне нужна помощь. Собака на меня смотрит странно.
– Что-то случилось? – спрашиваю я. – Не могу понять, что говорю. А ты?
Правая нога – как резиновая лента, пружинит, выскальзывает из-под меня. Я хочу позвонить своему доктору, но не только номера его не помню, а вообще с телефоном не управляюсь. Ладно, думаю, сам себя в больницу отвезу.
Выбираюсь как-то из дому и влезаю в машину. Ставлю рычаг на задний ход и тут соображаю, что ключа у меня нет и мотор не работает. Тогда снимаю ногу с тормоза и выхожу.
Машина катится по дорожке.
Меня рвет там, где стою. Машина выкатывается на улицу, под колеса едущей по дороге. Столкновение.
Почему-то я еще стою на дорожке, рядом с лужей рвотных масс.
Прибывший коп – тот самый, что помнит меня по парку.
– Как можно так с утра напиваться? – спрашивает он.
Я не могу ответить.
– Его не было в машине, – говорит женщина из соседнего дома. – Он просто так тут стоял.
Я пытаюсь сказать: «Больница», – не получается. Пробую произнести «Скорая» – слово расползается.
– ДЕБИЛ! – говорю я вдруг совершенно четко.
Показываю жестом, чтобы мне дали перо и бумагу. Тем же жестом, которым в ресторане прошу счет, пожалуйста. Показываю: написать. Мне кто-то дает бумагу и ручку.
– Заболел, – пишу я большими дрожащими буквами. Это усилие меня добивает, я падаю на землю.
– Может, воды ему, – говорит кто-то. Я удивляюсь: полить? Как растение?
«Скорая». Очень громко. Все слишком, все обидно, все оскорбительно. Слишком быстро, слишком медленно. До тошноты. Никогда так не тошнило. Может, меня отравили, думаю. Может, в этом дело, в этом спрее, а может, в пещере из коробок в гостиной, может, она источает ядовитые пары, потому что прежняя моя жизнь гниет в этих ящиках и испускает миазмы. От этих мыслей я начинаю беспокоиться, что у меня логика расшаталась.
Нарушение кровотока, тромб, инсульт, утечка в голове. Рентген, МРТ, какой-то анализ крови, тканевый активатор профибринолизина, аритмия, эндоскопия артерий, церебральная ангиопластика, эндартерэктомия сонной артерии. Стент.
А все Джордж виноват. Джордж со своим письменным столом, со своим скоростным Интернетом. Во всем он виноват: в том, что я слишком много часов посвящал той деятельности, которую открыл для себя недавно – тут и физическое истощение от избыточного, – ох, чересчур избыточного! – секса, и напряжение, травма. Во всем виноват Джордж и его аптечка. Джордж, «работник новостной программы», считал, что должен знать все обо всем. Вот и аптечка у него была набита всякими виаграми и прочей дрянью. Комбинация его компьютера, его аптечки и событий последних недель – конкретно, я про Джейн, – вызвали у меня что-то вроде мании, сексуальное безумие, резко оборвавшееся вот здесь, на каталке в отделении «Скорой помощи».
Это что было – всерьез, оно, – или легкая дрожь, предупреждение? Мне становится лучше? Ощущение снящегося под водой сна уходит?
Над моей каталкой стоит сестра.
– Мистер Сильвер, проблема с вашей страховкой. Похоже, она отменена. У вас есть с собой действующая страховочная карта?
– Тесси.
Я пытаюсь объяснить, что некому покормить Тесси и погулять с ней. Но всем наплевать, никто внимания не обращает, пока я не выдергиваю иглу капельницы.
– Кто-то, чтобы погулял с этой проклятой псиной.
Меня стараются уложить обратно, спрашивают, есть ли собака на самом деле, и сообщают, что есть волонтерская программа ухода за животными.
– Позвонить моему адвокату, – говорю я.
Мне приносят телефон.
Не знаю, почему номер Ларри выделяется как определившийся на моем телефоне. «Трейн и Трауб», 212-677-3575.
– Ларри, – говорю я. – Скажи Клер, что у меня инсульт.
Сам слышу, как получается: «Гарью жуй эклер меня несут».
– Как? – переспрашивает Ларри.
Я стараюсь отчетливее:
– Ты не мог бы сказать Клер, что у меня инсульт?
– Это ты, что ли?
– Кто ж еще?
– Ты решил доставать меня звонками?
– Нет.
Слышу свой голос. Звучит так, будто я носок жую.
– Не стану я ей говорить, – отвечает он. – Это манипуляция. И откуда вообще я знаю, что у тебя инсульт, а не спьяну мордой грохнулся?
– Я в приемном отделении, Ларри. Меня тут спрашивают про страховку, я им только отвечаю «не волнуйтесь, есть у меня страховка».