Да будет воля твоя
Шрифт:
— Не ошибся государь, посылая князя Михаилу Васильевича в Новгород!
— На него надежда, а то того и жди ляхов и литву в Москве.
Князя Дмитрия Шуйского слова Ляпунова сразили:
— Ум у Скопина государственный.
Дмитрий Шуйский едва не взвился. Прокопка Михаилу выше государя возносит! Глянул на брата, но Василий будто не слышал, как племянника славословят…
За обедом князь Дмитрий Иванович сказывал жене Екатерине раздраженно:
— Михаилу возносили, в спасители производят, а уж ума у него, дескать, палата. Кое-кто рад бы Михаилу на царстве зрить.
Высокая, дородная княгиня Екатерина уперлась грудью в столешницу, сердито повела черными очами:
— Не оперился Михайло, а уже петухом кукарекает. Не погляжу, Митенька, что и племянник твой!
— Прокопий Ляпунов тоже за Михайлу горло драл.
— Ляпуновы во всякую дырку затычка. Им бы дале порога боярского запретить хаживать, ан государь их чести удостоил на Думе рядом с великородными сидеть.
— Время, Катерина, смурное, без дворян не обойтись. Они — сила и должны быть государю оплотом.
— Да с Прокопия и Захара какие столпы?
— За ними, Катерина, дворяне рязанские и арзамасские. — Дмитрий смахнул с лопатистой бороды крошки. — Нынче с этим мириться приходится. Ох-хо-хо, на все воля Божья!
Поднялся из-за стола, перекрестился.
— Пойди, князюшко, в опочивальню, отдохни. Чать, умаялся, решая на Думе дела государственные.
До снегов пошла новгородская рать на псковичей. Услышал о том воевода псковский Федор Плещеев — сбежал из города. Взволновался Псков. Намерились псковичи повиниться Москве, но тушинский дьяк Иван Луговской собрал больших и малых людей да стрелецких начальников, напомнил о присяге царю Димитрию, спросил: «Как-то ответствовать станете, когда государь Ваську Шуйского из Москвы изгонит?», и псковичи закрыли ворота, изготовились к защите.
Подошли новгородские полки к бревенчатым стенам и башням древнего города, остановились. Скопин-Шуйский на удачу надеялся, не ожидал сопротивления. А у него — ни осадных орудий, ни ядер в должном достатке.
Постояли новгородцы без дела да под шутки псковичей убрались в Новгород.
От реки Суры и до реки Вятки взбунтовались черемисы и мордва, татары и чуваши. Перебравшись на левый берег Волги, арзамасские мурзы взяли Козьмодемьянск и Свияжск, открыл ворота Яранск. Грамоты царя Димитрия читали в Чебоксарах и на Вятке, доходили «прелестные» письма до Казани и Сызрани. Поднимались на царя Василия стрельцы и дети боярские понизовых городов.
Переметнувшись к самозванцу, князь Семен Вяземский был пожалован деревнями и назначен воеводой над отрядом литовских людей. С литовцами Вяземский объявился среди горных и луговых черемисов, попытался привести их к присяге царю Димитрию, налогом обложить. Тогда явился к нему предводитель черемисов Варкадин, какой водил орду вместе с Федором Берсенем на Нижний Новгород. Тогда крепко побили их царские воеводы Пушкин и Одадуров. Варкадин в северных местах укрылся, а Берсень вернулся к Болотникову…
Теперь поднял Варкадин на восстание против Шуйского горных и луговых черемисов, целовали крест Димитрию, но когда воевода Вяземский попытался собирать по улусам ясак, Варкадин со старшинами явился к нему:
— Бачка князь, царь Василий мало-мало шкуру драл, плохой Васка. Ай-ай, врешь ты, бачка, на цара Димитрия, тебе шкуру давай. Уходи, улусом просим.
Озлился Вяземский. Поучить бы подлый народец, посечь старшин батогами, да слишком многочисленная орда у Варкадина. И велел воевода литовцам отходить к Юрьевцу, а Варкадин повел орду на Царевскокшайск.
Из Нижнего Новгорода вдогон ей бросился отряд дворянской конницы, но ввязываться в сражение не стал. Казанские стрельцы ходили против мурз под Свияжск, но в первом же бою, когда на них с воем и визгом понеслась конная лава, отступили к Казани.
От Ладоги потянули на Новгород холодные ветры. Они будоражили воду Волхова и Ильменя, свистели по-разбойному под стрехами.
Велев подседлать коня, Скопин-Шуйский, в шубе и собольей шапке, руки в теплых рукавицах, подъехал к берегу Ильменя. С высоты седла долго смотрел, как почернело озеро, ежилось сердито. Скоро закуют морозы воды Ильменя и Волхова в ледяной панцирь, завалит снег город.
А в Выборге переговоры идут нелегко. Афанасий Иванов весточку подал: свейские послы упрямы, требуют многое, но стольник Головин и он, дьяк, держатся упорно и лишнего королю Карлу не передадут.
Скопин-Шуйский поднял голову. С севера тянулись синие снеговые тучи. Вдали, сразу же за Новгородом, начинался лес. Вспомнилось, как прежде в пору снегопадов часто перебирался жить в загородную вотчину и вместе с егерем ходили в лес поднимать из берлог спящих медведей. Риск увлекал князя Михаилу…
Каждодневные заботы вытеснили приятные воспоминания. Вчера тайно побывал у него человек из Пскова, принес письмо от псковского игумена. Сообщал он, что большие люди Пскова готовы повиниться царю Василию, но остерегаются черни и стрельцов. Обещал игумен с большими людьми, что если Скопин-Шуйский снова подступит к Пскову, то они откроют ему ворота.
Князь Михайло Васильевич понимал: нельзя идти к Москве, оставив позади мятежный Псков. И он отписал игумену, что как дождется свеев, так и явится к псковичам, покарает стрельцов и чернь, присягнувших самозванцу.
На Покрову улетели последние журавли. Курлыча в высоком небе, они тянулись к югу, в далекие теплые края.
Тоскливо смотрел им вслед Андрейка. Припомнилось сиротское детство, как за краюшку хлеба потешал народ на торгу: босоногий, в изорванных портах, пел, пританцовывая:
И маманя Груня,И папаня Груня…Попался нищий паренек на глаза Болотникову, и тот пригрел его, одел, обул, отца родного заменил…
Мысленно перенесся Андрейка в осажденную Тулу. Враги вокруг города. Сколько их? Все царское воинство собралось! Но Тулу им бы взять, кабы не перекрыли Упу и не затопили город…