Да обойдут тебя лавины
Шрифт:
Так спустился метров на 150 и перестал контролировать веревку. А она сыграла со мной злую шутку. То, что в случае срыва стало бы спасением, произошло без него. И стало наказанием. Веревка заклинилась где-то вверху. Подергал - крепко сидит, не вытащить. Пить, помню, очень хотелось. А вода, хоть фляга на груди под пуховкой была спрятана, еще ночью замерзла. Сосульки жевал. Вот пососал я очередную ледышку, успокоился. Прикинул - наверх подняться, чтобы освободить веревку, а потом спуститься - не хватит сил. Вниз посмотрел. Показалось уже неглубоко. Отщелкнул веревку и бросил в том ледяном желобе. Лучше было бы принести ее вниз - проще объяснять, почему возвратился один. Но сам себе возразил: вообще вопрос, будут ли объяснения. До них еще добраться надо.
Стал спускаться
Начался более пологий участок. Ледник уже близко. Заметил снежный конус. Пошел к нему - здесь спуститься легче, чем по крутым скалам. Спешка - плохой советчик. Но тогда об этом не думалось. Мысль только одна - как быстро спущусь по снежной "горке" на нижней части спины. Посмотрел, вроде нигде камни из снега не торчат. Сел и поехал. Но проехал всего метра 3-4, когда сорвалась верхняя часть конуса. Набирая скорость, стала уходить вниз, затягивая меня внутрь снежного потока. Пытался задержаться - не тут-то было. Не помогали и плавательные движения (их советуют делать попавшим в лавину альпинистские учебники). Так скрутило... Сгруппировался, прижал голову к коленям, чтобы не оторвало и... покатился вниз.
Пролетел метров 100-150. Всего несколько секунд. Лавина, чувствую, остановилась. Открыл глаза. Вроде слева - свет (я лежал на правом боку). Головой покрутил, "нашел себя". Не решаюсь пошевелить ни рукой, ни ногой - если что-то сломано, может быть шок. Тогда точно навсегда здесь останусь. Сколько так просидел, не знаю. И вдруг мысль - может ведь новая лавина сойти, накрыть эту. Сразу забыл про шок, про все на свете. Выскочил. Скорее отсюда! Но как? Нет правой кошки. Жалко. Кошки у меня дорогие были. Но искать не стал. Пошел вниз.
Снова захотелось пить. Сосулек здесь уже не было, а фляга под пуховкой так и не оттаяла. Наберешь полный рот снега, а влаги из него - всего несколько капель. Тут снова каримат пригодился. Он ведь у меня черный. Солнце уже вовсю светило. Положил снег на лоскуты каримата - получились лужицы воды. Напился. Стало легче. Через каждые 10-15 минут проделывал эту операцию. Потом большой кусок достал, наполнил водой флягу.
Так в одной кошке и шел. Снимать ее не стал, все-таки ледник, все может случиться. И случилось. Провалился в трещину. Кошкой в одну стену уперся, рюкзаком - в другую. Расклинился. Глянул вверх - приблизительно метр надо подниматься. Вниз посмотрел - страшно, черно. С помощью ледоруба и кошки выбрался. И тут увидел тропу. Вернее, даже не саму тропу, ее снегом засыпало, а след тропы. Солнце так ее осветило, что заметить было можно. Тогда понял - выйду...
Через час встретил двоих ребят - шли на связь. Мы со вчерашнего дня с базовым лагерем на связь не выходили.
Там подумали, что мы могли зайти за гребень и потому не слышна рация. Вот двое и поднимались выше, надеялись наладить связь. С ребятами я спустился в лагерь. Тот момент запечатлелся в памяти до мельчайших подробностей. Лица. У всех в глазах вопрос - почему один?
А. П.– Не представляю, как Саша после всего этого вернулся в горы. Я бы, мне кажется, не смогла. Впрочем, мою реакцию на подобные обстоятельства лучше не представлять.
С. Б.– Да, "гвозди бы делать из этих людей", -это про Коваля. Очень устойчивая психика у парня. Шурa ведь в альпинизм пришел из-под земли, был шахтером.
А. П.– А еще работал фрезеровщиком, электриком на Днепрогэсе. Закалку получил надежную. Но насчет сашиной толстокожести - ошибаешься. Он все это по сей день переживает... Словом, давай дочитаем его рассказ до конца.
– Самое страшное ждало впереди. Год примерно мне каждую ночь снилось одно и то же. Опять иду на гору. Опять с харьковчанами. И этот кошмар - я один прихожу в лагерь. Может, не стоит писать? Спасала только водка. Наверное, мог спиться. Но - не спился, хочу ходить в горы. Самый драматический момент был на следующее утро в базовом лагере. Пришел автор нашего маршрута - Юра Попенко. С фотографиями стены, с описанием. Я все рассказал и показал, что где случилось. И тут приходят инструкторы из Международного альпинистского лагеря, находившегося на этой же поляне Москвина. И рассказывают, что вечером зафиксировали по радио слова "Украина, Украина" ("Украина"- позывной базового лагеря), я "Харьков" ("Харьков" - наш позывной), прием".
По логике вещей, такого быть не могло. Но они ведь слышали! У нашей группы рация японская, у других - нет, проверили, на каких частотах слышали,- совпадают. Все на меня смотрят. Кто-то наверху там, значит, был?
Сразу ощутил вокруг себя поле отчуждения. Не знаю, как пережил это. Но через несколько минут на связь вышла поисковая группа: нашли тела троих - Бондаренко, Поляковского, Халика (тело Леши Москальцова так и не удалось найти).
А еще минут через 10-15 выяснилось, что группа инструкторов МАЛа, по стечению обстоятельств именно харьковчан, была на пике Корженевской, выходила на связь с теми же позывными и на тех же частотах.
Но поле отчуждения рассеялось не сразу. В Харькове после похорон и поминок, мы - Миша Туркевич, Сережа Бершов и я - поехали к семьям погибших. Родным ребят надо было рассказать, какими они были в свои последние часы, о чем говорили, что вспоминали. А потом поехали к Сереже Бершову. Помянули погибших. И тогда Миша Туркевич включил диктофон: "А теперь, Шура, расскажи, как оно было на самом деле".
Не помню, что я рассказывал - тактически себя не контролировал. Помню только, как Миша переворачивал кассету. Если бы в этом полуторачасовом рассказе было хоть какое-то расхождение в подробностях с тем, что говорил раньше, хоть какая-то неискренность - это бы заметили ребята...
С. Б.– И самое нелепое, что, специально отметив мужество и самообладание Коваля, ему на два года запретили восхождения сложнее "четверок". А потом пытались не допустить к участию в гималайских сборах, мол, сложных восхождений не хватает. Как будто он по своей воле на "шестерки" не ходил. Но это уже в прошлом. Ни при каких обстоятельствах не говорить себе: "Все, конец", даже когда шансов, кажется, не осталось,- этому правилу, мне кажется, стоит следовать не только в горах.
А. П.– Ты столько раз сам рисковал, ходил по грани между жизнью и смертью. Не могу не задать вопрос: где берешь силы, мужество смотреть в глаза матери, потерявшей сына, вдове, которая вчера была женой, детям, оставшимся без отца? Даже если они не считают тебя виновником трагедии (знаю, бывает и по-другому), от этого ведь не легче. Ты - живой, невредимый, есть, а их родного, любимого, такого молодого и сильного - нет...
С. Б.– Это так трудно и так больно, что никакими словами не передать. Я же на себе все это испытал, когда на восхождении погибла Тома. Тогда вернули к жизни друзья, сын. Свой долг перед погибшими товарищами понимаю так: не только словами выражать сочувствие, соболезнование, хотя и это необходимо в горе, но прежде всего заботой, помощью. Материальной в том числе. И разве только я? Альпинистское братство - это не громкие слова, за ними стоит многое. Не буду говорить о других городах, скажу о нашем Харькове. По предложению директора городского альпклуба Виктора Назаренко (единогласно поддержанному) альпклуб до 18 лет выплачивает дотацию к государственной пенсии детям погибших. Таких ребятишек у нас сейчас десять. Большую помощь семьям погибших оказывает "снежный барс" Виктор Померанцев: случалось, и до суда доходил, чтобы пробить бумажные, но для многих непроходимые стены чиновничьего равнодушия. Харьковские альпклубы взяли на себя сооружение памятника погибшим на пике Клары Цеткин, он недавно установлен на могиле ребят. Проект, авторский надзор и все необходимое (разумеется, бесплатно) осуществил Кирилл Александрович Баров.