Дагестанские святыни. Книга первая
Шрифт:
Несмотря на то, что каждый из четырех кадиев региона обслуживал «свою» территорию, тяжущиеся, кто бы и откуда бы они ни были, имели право судиться у любого кадия. Сторона, недовольная решением, вынесенным одним кадием, могла переносить дело к другому кадию, объявляя ему при этом то положение шариата, на основании которого дело разбиралось прежним кадием.
Следующим после кадия рангом духовенства в долине Самура являлся эфенди. Их в регионе было столько, «сколько оказывалось мулл, достойных быть избранными в этот высокий сан». Однако число их во всех самурских общинных союзах никогда не превышало тридцати. Получение муллой звания эфенди не обязывало его менять место жительства. Что касается мулл, то их количество в каждом селении соответствовало числу мечетей.
В самурских союзах кадий, «как верховное лицо», в отличие от эфенди, не присутствовал в суде аксакалов, а разбирал дела у себя. В селении Ахты на сход аксакалов являлось два эфенди – по одному от каждой стороны Ахты.
Во времена, когда кадиев еще не было (до середины XVIII в.), их функции исполняли эфенди, а в тех селениях, где не было эфенди, их заменяли наиболее знающие муллы, особенно если обе тяжущиеся стороны были заранее согласны с решением данного муллы. Необходимо подчеркнуть, что муллы лишь разбирали жалобы, в делах управления они участия не принимали.
Как муллы, так и эфенди избирались общиной и обязательно утверждались кадием. При этом эфенди проверялись кадием в степени их знаний, получали от него благословение, причем кадий определял по степени учености каждого эфенди важность дел, которые могли быть доверены его разбирательству.
В пятницы и дни религиозных праздников имамами в джума-мечетях были кадии, а там, где их не было, – по очереди эфенди. Где же не было и эфенди, богослужением руководили те из мулл, «которые были старше и славились благочестием».
При рассмотрении дел о наследстве кадий получал, максимум, два процента от суммы наследства, причем часть этой суммы выделялась тому или тем эфенди, которые, независимо от кадия, были приглашены в суд. Если со стороны лиц, деливших наследство, не было возражений, то решение эфенди было таким же окончательным, как и решение кадия. Недовольные судом эфенди отправлялись к кадию, и тот рассматривал дело заново. Если кадий находил, что эфенди вынес правильное решение, то мог получить вознаграждение, уже отданное судившему эфенди, но только при условии, если на это соглашался сам эфенди. Если же кадий находил, что дело решено неправильно, то деньги получал сам. В том случае, если установленная плата уже была отдана эфенди, она отбиралась у него и передавалась кадию. Процент в пользу эфенди был такой же, как и в пользу кадия.
Неимущие люди общин, а также духовенство получали из заката столько, сколько им желали выделить члены общины.
В бассейне Самура в далеком прошлом происходил процесс переселения, вызванный внутренними и внешними причинами. В период этого переселения селение Ахты предоставляло свои услуги: брало переселенцев под свое покровительство и разрешало им, на определенных условиях, селиться на своей территории. Такая политика ахтынцев получила название системы коммендаций. Так, например, жители некоторых цахурских селений, подвергавшиеся частым нападениям хновцев, обратились за помощью в Ахты. Община разрешила им переселиться в Ахты с условием внесения налога (хардж) и бесплатного выполнения некоторых полевых работ. Квартал, в котором поселились цахуры, называется «Къулияр мягьле». Жители Гюнейской стороны Ахты производят это название от тюркского слова «къул» (раб), а сами кулиярцы связывают его со словом «къуьл» (пшеница).
Переселенцам ахтынцы разрешили поселиться на правом берегу Ахтычая, который еще не был занят под жилые дома, но принадлежал ахтынцам, жившим на левом берегу. Между ахтынцами и переселенцами был заключен договор, согласно которому последние занимали правый берег Ахтычая, но взамен должны были вносить ахтынцам ежегодную дань зерном и скотом. Договор был записан на камне, который строго охранялся ахтынцами. Однако со временем положение обитателей правого берега реки настолько укрепилось, что они сочли возможным отказаться от дани. Прежде всего жители правобережья решили уничтожить юридический документ – надпись на камне. Ночью они перебрались на левый берег реки, убили часового, охранявшего каменную плиту, и отбили молотком надпись о зависимом положении, причем во избежание шума при уничтожении надписи плита была покрыта войлоком. С уничтожением надписи жители правобережья прекратили уплату дани ахтынцам.
Община Ахты, владевшая большим количеством пастбищных и покосных земель, часто сдавала в аренду эти земли общинам, нуждавшимся в них, за определенную плату.
Структура союза и характер отношений внутри Ахтыпары имели много общего с Рутульским союзом. Это касается и взаимоотношений главного селения с зависимыми. В частности, если феодальная рента в феодальных владениях попадала в руки владетеля-феодала, то дань, взимаемая ахтынцами и рутульцами с зависимых селений, а также право пахты распространялись на широкий круг лиц. Это, в свою очередь, накладывало своеобразный отпечаток и на социальную борьбу зависимых общин с господством рутульского и ахтынского джамаатов. Последнее утверждение относится, в первую очередь, к Рутулу, ибо мы не располагаем данными о выступлениях селений Ахтыпары против общины Ахты.
Зависимые от Ахты и Рутула селения испытывали давление широкого круга лиц, т. е., по существу, сильных, крупных джамаатов Ахты и Рутула. Если феодала-владетеля можно было физически уничтожить и покончить с зависимостью от него, то в рассматриваемом случае покончить со своеобразным феодальным гнетом зависимым селениям было значительно сложнее. Сложность заключалась в том, что каждый джамаат зависимых сел в отдельности был слабее джамаата главного селения. Ф.Ф.Симонович в 1796 г. сообщал, что в Ахты было 600 дворов. В рапорте бакинского коменданта В.А.Репина от 1809 г. говорится, что в «городе» Ахты было «до 1000» дворов. По данным Ф.А.Шнитникова (1832 г.) и К.К.Краббе (1835 г.), селение Ахты насчитывало 800 семейств. Крупные общины Ахты и Рутула выступали фактически в роли коллективного феодала по отношению к зависимым селениям.
Подобное явление имело место в Джарской области, где аварские и цахурские общины были в положении «групповых феодальных сеньорий по отношению к попавшим в зависимость от них грузинским крестьянам».
Как отметил М.А.Агларов, тенденции к выделению и разная степень выделения центров «вольных обществ» были повсеместными, однако такое полное возвышение, какое имело Ахты над остальными селами союза, в Дагестане неизвестно.
Зависимые общины не имели возможности для объединенных выступлений за свою независимость, находясь под контролем «покровителей», ахтынский и рутульский джамааты при случае оказывали друг другу помощь, в том числе вооруженную, для подавления сопротивления зависимых от них селений. В этом отношении весьма показательна история борьбы селения Хрюг (Хуьруьг) с Рутулом. Одним из итогов этого противостояния стало расширение территории Ахтыпары.
Во время одного из столкновений между селениями вследствие отказа хрюгцев исполнять пахту в пользу жителей Рутула последние, будучи, очевидно, не в состоянии привести в покорность хрюгцев собственными силами, обратились за помощью к ахтынцам. Здесь необходимо отметить, что в случае военных действий общине Рутула обязаны были помогать все селения, входящие в Рутульский союз. В качестве вознаграждения за помощь Рутул обещал ахтынцам лесистый склон горы на правом берегу Самура, принадлежавший общине Хрюга и который был в то время границей между Ахтыпаринским и Рутульским союзами. Ахтынцы «охотно согласились помочь» не столько из-за предложенного рутульцами вознаграждения, сколько из-за желания наказать хрюгцев за отказ отбывать пахту Рутулу, ибо если бы это сошло хрюгцам безнаказанно, то могло бы послужить примером для ахтыпаринских селений, исполнявших пахту ахтынцам.