Шрифт:
«Я стану первой женщиной в нашей семье, не дотянувшей до семидесяти»
Ольга стоит у окна, в синем больничном халате. За стеклом, в жёлтом конусе фонарного света, падает снег.
«Глупости», – говорю я, – «Мы поставим тебя на ноги».
Ольга оборачивается ко мне. Она протягивает руку вперёд, сгибает пальцы, будто
Она тычет указательным пальцем в мой живот: «Но не твою, толстяк!»
«Дура», – фыркаю я и мы оба смеёмся. Сестра снова повернулась к окну, ее спина вздрагивает от смеха. Нет, не от смеха. Я подхожу и обнимаю худые плечи, притягиваю её к себе: «Шшш… Тихо, тихо. Всё пройдёт». Я обнимаю её, как в далёком детстве, когда она прибегала ко мне с разбитой коленкой, занозой или крапивным ожогом. Сестра всхлипывает куда-то мне в подмышку.
«Мне так страшно», – шепчет она, – «Ты не представляешь, братик, как мне страшно».
Я провожу ладонью по её ставшим такими редкими волосам.
«Всё будет хорошо».
Снег летит прямо в лицо, слепит глаза, мелкой трухой сыпет за ворот пальто. Дворник в чёрном китайском пуховике с обречённым видом расчищает дорожку у больничных ворот.
«Сигареткой не угостите?», – безнадёжно, словно получил уже сотню отказов, спрашивает он.
«Конечно», – я протягиваю открытую пачку. Неловкими заскорузлыми пальцами шарит он в ней и всё никак не может ухватиться за фильтр. Я сам вытаскиваю две сигареты – себе и ему. Он тут же радостно прикуривает, потом подносит зажигалку мне.
«Навешать приходили?», – спрашивает он, выпуская облако дыма. Я киваю.
«Из родителей кто?»
«Сестра»
«На каком этаже лежит?»
«Четвёртый»
«Четвёёртый… Вон как…», – он громко вздыхает, – «Сколько ж ей?»
«Тридцать будет».
«Тридцать», – он с ожесточением затягивается, – «Раньше и не слыхивали, чтоб в тридцать лет такое. А сейчас жрём, блядь, пальмовое масло, да и мобильники эти всё время…».
Я снова киваю и выкидываю окурок в занесённую снегом урну. Даю дворнику ещё две сигареты.
«Спасибо. Сестрёнку-то как зовут?»
«Ольга»
«Ну, дай ей Бог», – он прячет сигареты под шапку.
Автобус везёт меня сквозь вечерний город. Гирлянды уже сняли, нигде больше не мигают, выложенные из лампочек ёлочки, снежинки и цифры 2022. Только витрины и вывески светятся неоном. Я сижу на жёстком холодном кресле, слушаю. Пьяный, прилипчивый как банный лист, отпускает сомнительные комплименты кондукторше.
«А я, знаете, вот таких вот женщин как раз и люблю», – говорит заплетающимся языком.
«Это каких «таких?», – с насмешкой, но в тоже время кокетливо, спрашивает она.
«А вот таких», – он обрисовывает в воздухе две большие округлости.
«Ой, чё плетёт!», – хихикает кондукторша, ёрзая по сиденью могучим задом.
Я прижимаюсь лбом к холодному стеклу и закрываю глаза.
«Замёрз?», – спрашивает отец.
Дождя нет, но холодный октябрьский ветер продувает меня насквозь.
«Ннемного», – клацаю я зубами, – «А долго ещё идти?»
«Почти пришли».
Мы поднимаемся на небольшой холм.
«Вот они», – показывает отец.
Внизу, среди редких берёз, я вижу три огромных, высотой в человеческий рост, камня. Серые, с плавными изгибами, они похожи на китовые плавники. Мы спускаемся к ним. Вблизи камни оказываются ещё больше, отец не достал бы до их верхушек, даже встав на цыпочки. Вслед за отцом я вхожу в образованный камнями треугольник.
Конец ознакомительного фрагмента.