Дама и единорог
Шрифт:
К счастью, Никола не пришлось отвечать, ибо он потерял дар речи. Мои пальцы легли ему на выступ, твердый, как пенек. Я впервые трогала такое.
— Дама отведет единорога к охотнику и тот его убьет? — продолжал папа. Он любит сам отвечать на свои вопросы. — Надо добавить еще ковер, чтобы закончить историю.
— Насколько я понимаю, в большом зале больше нет места.
— Тогда выкинем кого-нибудь из женщин. Ту, что плетет венок, либо ту, которая кормит птицу.
У меня опустились руки.
— Прекрасная мысль, монсеньор, — сказал дядя Леон.
Я ахнула. Слава
— Мысль замечательная, — повторил он. — Коварное убийство — это вам не боевые знамена, тонко подводящие к сути. Тут можно и перемудрить. Верно?
— Что ты имеешь в виду?
— Положим, идет охота — или, если вам угодно, битва, — об этом свидетельствуют остроконечные древки… Кстати, великолепная находка, монсеньор. Никола дорисует боевые щиты, может, еще что-нибудь. Дайте-ка сообразить. Как насчет шатра — наподобие того, что разбивают для короля во время сражения? Но, опять же, аллегория трудноуловима. Быть может, охотник, убивающий единорога, — лучшее решение?
— Нет. Пусть будет королевский шатер.
Пораженная, я опять присела на корточки. Дядя Леон подцепил папу на крючок, как рыбку, и выудил из него то, что хотел услышать.
— Шатер займет довольно много места, следовательно, его надо поместить на один из больших ковров, — зачастил Леон, не давая папе передумать. — К даме с ожерельем либо к даме с попугаем. Каков ваш выбор, монсеньор?
Никола попытался что-то вставить, но папа его перебил:
— К даме с ожерельем — она более величественная.
Я чуть не вскрикнула. Хорошо, что Никола задвинул ногу под стол и надавил мне на ступню. Я сидела молчком, а он постукивал мне по ноге.
— Решено. Никола, добавишь сюда шатер.
— С удовольствием, монсеньор. Будут ли у монсеньора особые распоряжения относительно орнамента на шатре?
— Герб.
— Само собой, монсеньор. Но я думал скорее о боевом девизе, говорящем, что идет битва за любовь.
— Я ничего не смыслю в любви, — проворчал папа. — У тебя есть какие-нибудь соображения? Ты по этой части вроде большой знаток.
И тут меня осенило, и я наступила Никола на ногу. В следующий миг один из рисунков скользнул под стол.
— Прошу прощения, монсеньор. Я очень неловок.
Никола нагнулся, и я шепнула ему на ухо: «C'est mon seul d'esir». И укусила его за мочку. Никола выпрямился.
— У тебя на ухе кровь, — сказал папа.
— Pardon, монсеньор. Поцарапался о боковину стола. Зато у меня появилась мысль. Как вам нравится — «`A mon seul d'esir»? Это значит…
— Пусть будет по-твоему, — оборвал его папа. Этот тон был мне хорошо знаком — он означал, что совещание затянулось. — Исправления покажешь Леону. Я жду окончательных рисунков к середине июня. Не позднее. К Вознесению мы уже переберемся в замок д'Арси.
— Слушаюсь, монсеньор.
Папины ноги стали удаляться.
— Леон, пойдешь со мной, надо кое-что обговорить. Проводишь до Консьержери.
Платье Леона заколыхалось, когда он двинулся с места. Затем торговец остановился:
— Может, удобнее поговорить здесь,
— Конечно, только соберу рисунки.
— Нет, я тороплюсь. Пойдем. — С этими словами папа удалился.
Дядя Леон топтался в нерешительности. Ему очень не хотелось оставлять меня наедине с Никола.
— Иди, — прошипела я.
И он поспешил вслед за папой.
Я не выкарабкалась наружу, а так и стояла под столом на четвереньках. И в следующий миг ко мне заполз Никола. Мы уставились друг на друга.
— Добрый день, барышня.
Я улыбнулась. Он был не из той категории мужчин, которых мне прочили в мужья. И это меня радовало.
— Ты меня поцелуешь?
Он повалил меня на спину и прижал к себе — не успела я и глазом моргнуть. Его язык шарил у меня во рту, а пальцы мяли грудь. У меня появилось странное ощущение. Я мечтала о чем-то подобном с той самой минуты, как увидала его впервые, но сейчас, чувствуя тяжесть его тела, выпуклость, упирающуюся мне в живот, влажный язык, щекочущий ухо, к удивлению, испытывала разочарование. То есть какая-то часть меня отдавалась ласкам. Мне хотелось, чтобы он прижался ко мне покрепче и чтобы нас не разделяло множество слоев одежды. Хотелось коснуться его тела, ощупать каждую клеточку — сжать вишенку-ягодицу, промерить ладонями широкую спину. Наши губы сливались, и мне казалось, что я кусаю спелый плод.
Однако меня смущало, что его влажный язык словно чего-то жадно искал у меня во рту, тело давило и мешало дышать, руки забирались в сокровенные места, которых еще не касался ни один мужчина. Неожиданностью были и неуместные мысли, которые постоянно крутились у меня в голове: «Это еще зачем? Какой мокрый у него язык», или «Он проткнет мне бок своей пряжкой», или «Ему хорошо?».
И еще я размышляла об отце: о том, что лежу под столом в его кабинете, и о том, насколько большое значение он придает моей девственности. Способна ли я потерять голову, как Мари Селест? Все эти мысли и отравляли мне удовольствие. «Правильно ли мы делаем?» — шепнула я, когда Никола стал покусывать мою грудь через одежду.
— Да, это безумие. Но когда еще выпадет такой случай?! — Никола принялся возиться с моей юбкой. — Разве они оставят нас наедине — тебя, дочь Жана Ле Виста, и меня, простого художника?
Он задрал мне юбку и нижнее платье, и его пальцы устремились вниз.
— Теперь, красавица, это мое единственное желание.
С этими словами он коснулся моего лона, и меня пронзило такое удовольствие, что я чуть не потеряла голову.
— Клод!
Я посмотрела вбок и увидела перевернутое лицо Беатрис.
Никола выдернул руку у меня из-под юбки, но, что мне понравилось, не откатился в сторону. Он взглянул на Беатрис, потом нежно поцеловал меня и неторопливо встал на колени.
— Теперь-то я непременно выйду за тебя замуж, Никола… Помяни мое слово, — сказала Беатрис.
ЖЕНЕВЬЕВА ДЕ НАНТЕРР
Беатрис заявила, что платье на мне болтается как мешок.
— Либо кушайте больше, мадам, либо придется звать портного.
— Пошли за портным.