Дамоклов меч над звездным троном

Дело было в Санкт-Петербурге, и Вадим Кравченко сказал:

— А я доволен. Я очень доволен. И вообще мне в жизни немного надо. Но только того, что я сам лично хочу.

— Минимализм — это уже не модно, Вадик, — вздохнул Сергей Мещерский.

— А мне плевать. Я не прав, мой зайчик?

Зайчик — Катя Петровская, по мужу Кравченко, не вмешивалась в беседу уже четверть часа. Сил не было, просто никаких не было сил! Они сидели за столиком в баре. Бар назывался, кажется, «Борсалино». Кажется, а может, и нет. Вроде при гостинице «Англетер»,

которая когда-то была очень и очень знаменита, а потом сплыла, войдя после реконструкции в шикарный комплекс отеля «Астория». В этом отеле они и забронировали номера — решили на этот раз встретить Новый год в Северной Пальмире с максимальным европейским комфортом.

И встретили. Ночь с ее огнями, фейерверком над Невой, шампанским у сфинксов и нескончаемой канонадой китайской пиротехники была позади. На дворе стоял первый день нового года, да и он уже сильно клонился к закату. Город спал посленовогодним младенческим сном. Улицы и проспекты были пусты и засыпаны снегом. Сказка была вокруг — белая сонная сказка.

В отеле — в шикарных холлах, на лестницах и на этажах — царила благопристойная тишина. Такая тишина бывает только 1 января, вечером, сотканным из мглистых балтийских сумерек.

— Минимализм — это не модно, — повторил Сергей Мещерский и отпил ха-ароший глоток шотландского виски. — И, между прочим, Вадик, ты и так от жизни получил все самое лучшее.

— Например? — спросил Кравченко.

— Например, жену. — Мещерский посмотрел на Катю. Взгляд был лучезарный, уплывающий в шотландское далеко — к манящей хрустальными огнями барной стойке.

— Ну а ты что скажешь, мой зайчик? — Кравченко обернулся к Кате.

— Хорошие вы оба уже, — пискнул осипшим голоском «зайчик». — Мальчики, милые, пора закругляться, а?

— Пора, — маленький, пунцовый от виски Мещерский хлопнул ладонью по столу. — Желание женщины — закон. Еще три минуты празднуем здесь, и я везу вас в Петергоф. Я обещал.

Собственно, в этот чудный град Петров, в эту вселенскую студеную колыбель пригласил их именно Мещерский. С Питером у него всегда были крепкие связи — и делами, и друзьями, и неизбывной духовной жаждой. Катя давно заметила за Мещерским странную особенность. Он всегда говорил, что не выносит Питер, но если не приезжал туда в течение трех-четырех месяцев кряду, хандрил и заболевал. В Питере он также хандрил, звонил и на словах вроде бы рвался домой — в Москву. Но приезжал всегда переполненный впечатлениями — поздоровевший, повеселевший и самое главное — повзрослевший.

Им с Кравченко уже пора было взрослеть…

Посетителей в баре было мало. Бар при гостинице «Англетер», «абсорбированной» «Асторией», располагал к могу, большим денежным тратам и неспешной беседе. От «Англетера» же остался только зыбкий миф о том, что там некогда свел счеты с жизнью Поэт с большой буквы. В стенах отеля этим, как и многим другим, явно гордились. Слава эта, по мнению Кати, была мрачной, но она завораживала сердце. Катя ловила себя на том, что она даже у себя в номере слишком уж пристально всматривается в шелковые бежевые обои, точно в экран. И машинально то гасит, то снова зажигает белую мраморную лампу. Вот гаснет лампа, и на фоне Исаакия за окном является тень, силуэт…

Но призрака Поэта Катя так и не устерегла. Она призналась Сергею Мещерскому после третьего бокала шампанскою и под большим секретом, что на самом деле она и не хочет видеть призрак здесь, в таком роскошном, таком знаменитом, таком благопристойном евроотеле. Однако «Англетер» — даже разрушенный и реконструированный, поглощенный, перестроенный — есть «Англетер». И не узрев здесь поэта мертвого, Катя неожиданно для себя увидела поэта живого.

— Оба-на, гляньте, кто заглянул к нам на огонек, — тихонько свистнул Кравченко.

Катя оглянулась. У барной стойки, тяжело опираясь на нее всем корпусом, стоял человек. Вот он повернул голову — темные волосы, помятое лицо. Дорогой костюм сидел на нем мешковато, ворот белой рубашки был расстегнут. Катя, еще не совсем понимая, кто перед ней, подумала: «Нет, строгие деловые костюмы он носить не привык. Ему гораздо комфортнее в толстовке, в кожаной куртке, черной рокерской майке». Человек достал из кармана пиджака круглые очки и нацепил их каким-то старомодным профессорским жестом — точно пенсне.

Катя узнала Ждановича — живого Алексея Ждановича, которого прежде видела на обложках компакт-дисков с его песнями, на фотографиях и очень, очень, очень редко в последние годы по телевизору.

Жданович наклонился к бармену, и стало ясно: он пьян. И тут в зал вошли новые посетители. Это была целая компания, если не сказать толпа. Сначала явно охрана — трое крепких, как грецкие орехи, молодых людей, три совсем юные, очень худенькие, очень модные девушки — блондинка, брюнетка и рыженькая — и невысокий блондин, похожий па упругий мячик, затянутый, как в колет, в разноцветную кожаную куртку, расшитую стразами.

В плотном кольце охраны блондин с тремя веселыми спутницами проследовал в соседний зал — было видно, что люди явно с дороги, собрались отдохнуть, расслабиться после бурной клубной новогодней ночи в тесном кругу.

— Кто что? — спросила Катя. — Какое знакомое лицо.

— Понятия не имею. — Мещерский все еще был поглощен Ждановичем у стойки бара.

— Темные вы люди, — хмыкнул Кравченко. — Это ж Боков! Кирюша Боков. «Ты моя любовь, я твоя любовь» — это ж он поет. По всем попсовым радиостанциям сейчас крутят. Хит хитов. Ничего, тепленький такой музон. И еще это — «Мы с тобой друг друга полюбили, а потом пришла зима», — босс мой Чугунов очень эту песню одобряет. И потом «Девочка моя — тра-ля-ля-ля, я тебя хочу — тра-ля-ля-ля» — неужели не слышали? А у меня аж в ушах эти песенки бренчат. Босс мой, Чугунов, когда в машине едем, очень стерео послушать уважает — эстраду, Губина там, «Фабрику» в полном составе, Долину, «Виагру» и, конечно, Бокова. Куда ж сейчас без Бокова.

Катя с любопытством вытянула шею — нет, не разглядеть ей эстрадную знаменитость в соседнем зале. Мелькнул Боков, как райская, разноцветная птица-попугай, — и арриведерчи.

— Попросить, что ли, для босса автограф? — Кравченко сощурился. — А может, вон у того попросить? Э, да он уже не кондишн. Первое января — что вы хотите?

— О Ждановиче давно ничего не было слышно в Москве, — Мещерский перешел на шепот, хотя до стойки было далеко. — Что, он из Питера никуда не выезжает, что ли? Ни гастролей его, ни концертов.