Дампир
Шрифт:
— Вот, возьми, — сказала Тиша, когда он наконец появился. — Я подумала, что ты не будешь против кое-что добавить к своему скудному гардеробу.
Рашед не произнес ни слова, принимая от нее сверток, только чуть заметно, озадаченно приподнял левую бровь. Не тратя времени на возню с узлами, он разорвал веревку, развернул сверток — и увидел тунику.
Рашед быстро, почти украдкой глянул на Тишу и снова перевел взгляд на тунику. Смотрел он долго. Затем отвернулся, так ничего и не сказав, но руки его слегка дрожали, когда он бережно завернул тунику и, прижимая сверток к груди, ушел
Но в тот вечер Тиша лишь с безмолвным удовлетворением наблюдала, как Рашед, неся в руках ее подарок, уходит из главной залы. Он считал себя таким непроницаемым, а между тем был для нее точно открытая книга. Она твердила себе, что сделала ему подарок лишь затем, чтобы привлечь его на свою сторону… но ведь у него был такой довольный вид!
Тиша так увлеклась, размышляя о Рашеде, что не сразу почувствовала, что за ней наблюдают. Она медленно повернула голову, хмуря брови, готовясь в который раз застичь затаившегося в углу Крысеныша… но тут же поняла, что ошиблась, как никогда еще не ошибалась.
Зрелище, которое предстало ее глазам, могло бы оттолкнуть любого, даже одного из нынешних ее сородичей, но только не Тишу. Она замерла, не в силах произнести ни слова, и, пожалуй, на миг ей даже стало страшно. Затем в ее глазах появилась такая неизбывная грусть, словно у нее по-прежнему было живое сердце, способное болеть и страдать. Слез не было — мертвые не умеют плакать. Трижды Тиша пыталась заговорить, и все безуспешно. Наконец она встала, пошла, неловко ступая, через залу. Но на полпути остановилась. И тогда лишь ее губы тронула улыбка.
У подножия лестницы стоял призрак Эдвана.
Наверное, Тиша так долго находилась в этом кошмаре, что ее не мог ужаснуть даже призрак убитого мужа. Быть может, сама смерть стала для нее настолько привычным делом, что и его вид не вызвал в ней отвращения. Она улыбнулась шире и коротко, облегченно засмеялась.
— И давно ты здесь? — спросила она.
— С… самого начала, — ответил Эдван. Звук его голоса не вполне соответствовал движениям губ, которые шевелились на почти отрубленной голове, лежавшей на плече. — И я видел… видел, что он с тобой сделал.
Улыбка Тиши поблекла.
— И ты даже не показался? Бросил меня одну?
Речь, похоже, давалась призраку с трудом, но Тиша и так без труда читала его слова по знакомым губам, теперь бледным и безжизненным.
— Ты не была одна! — возразил он почти капризно. С каждым словом речь его становилась все более внятной. — Я просто боялся показаться тебе на глаза. Я ведь остался таким, каким был в миг своей смерти.
С этими словами он повернулся всем телом, потому что не мог шевельнуть отрубленной головой, и это был единственный способ отвернуться от Тиши.
Она шагнула ближе, быстро оглядевшись по сторонам, — не следит ли кто за ними? Протянула руку, чтобы коснуться Эдвана, — но пальцы ее легко прошли сквозь его грудь, даже мимолетно не ощутив плоти. Глаза Эдвана
— Для меня ты прекрасен, — совершенно искренне проговорила Тиша.
— Тогда уйди из этого замка. Я связан с тобой, и, если ты уйдешь отсюда, я смогу последовать за тобой.
Тиша оторопела:
— Эдван, я не могу уйти отсюда. Я связана со своим хозяином.
— Поэтому ты сама так переменилась? Потому ты так стараешься украсить для него этот замок и прихорашиваешься сама?
Тиша решила было, что он говорит о Корише, но потом она заметила, что Эдван скосил глаза в ту сторону, куда совсем недавно ушел Рашед. Она никак не могла подобрать слов, чтобы объяснить ему то, что произошло за эти годы. Да того и гляди, кто-нибудь войдет и застанет ее беседующей с призраком. Поэтому она лишь ласково сказала:
— Мы с тобой будем свободны, мой Эдван. Я уже все обдумала.
Миновал еще один год. Порой Тиша ощущала присутствие Эдвана, даже когда была не одна. Кажется, кроме нее, никто больше не видел призрака. Она прилежно училась и ни разу не упустила случая сделать что-либо приятное для Рашеда. Она купила щипцы для завивки и теперь всякий раз завивала волосы, прежде чем уложить их в прическу. Наряды ее стали менее ярки и более элегантны. Иногда, когда Рашед, постучавшись, заходил к ней в комнату, он обнаруживал, что Тиша прихорашивается или примеряет новое платье. После его ухода являлся Эдван, даже не пытавшийся скрыть раздражение, и тогда Тиша старательно красовалась перед ним, уверяя, что только ради него и старается и что скоро они покинут замок. И гнала прочь мысль, что на самом деле ей важно только одно: нравятся ли ее платья Рашеду.
Все это время она почти не виделась со своим хозяином. Он не трогал ее и редко искал ее общества, разве что когда нужно было принимать гостей. Он перестал даже бахвалиться ее покорностью и просто принимал эту покорность как должное — так же, как и покорность Рашеда. И вот однажды вечером Кориш пригласил шестерых лордов из Южной Стравины на ужин с жаренным на вертеле фазаном и выдержанным вином.
И Кориш, и Тиша давно научились очень ловко притворяться, что едят. Мертвецы вполне могли есть человеческую пищу, просто от нее для них не было никакого прока, да и вкус они чувствовали только сырых продуктов, особенно фруктов. Жареное мясо было для них тошнотворно теплым, вино в лучшем случае сносным, хотя иногда и приятным.
Когда Кориш хотел обратить внимание одного аристократа на изысканный гобелен, который по заказу Тиши привезли из Белашкии, она вежливо вмешалась и задала гостю некий вопрос. Говорила она на древнем и малораспространенном стравинском наречии, которым пользовались только праздные аристократы, гордившиеся чистотой своей крови. Тише вовсе не трудно было получить нужные знания, проникнув в мысли собеседника, и к концу первой фразы ее произношение было уже совершенным.
Аристократ восторженно заулыбался и, отставив кубок, охотно ответил ей. Все, кто сидел за столом, вступили в беседу на почти забытом языке — все, кроме Кориша. Некоторое время он был в недоумении, потом занервничал, не понимая ни слова, — и тут Тиша перехватила его взгляд.