Даниелла
Шрифт:
Я готов был и сам расхохотаться, но, опомнившись, подошел к Фелипоне и, сердито схватив его за руку, спросил:
— Фелипоне, где Брюмьер?
— Его здесь нет, — сказал он, высвободив свою руку с силой быка, но без страха и не очень сердечно.
— Говори, — обратился я к Тарталье, — что вы с ним сделали?
— Оставили его холостяком, впредь до распоряжения, ничего более, мосью. Будьте спокойны. Тарталья теперь уже честный человек и не позволит никому сделать зла. Вы найдете вашего друга без малейшей царапинки, в той нише, с которой я очень коротко познакомился и откуда, как я знаю по опыту, нельзя сойти без лестницы, если не захочешь разбиться о помост вдребезги… А кто сочинил эту прекрасную штуку? Все я, мосью, это моя собственная выдумка! Скажите мне спасибо, — прибавил он, отводя
В это время князь, которого Медора (я должен теперь сказать княгиня) не ожидала найти на ферме, пустился в изъявления своей покорности, умолял о прощении, клялся, плакал, уходил и возвращался. Так что через час не больше, мисс Медора очень основательно убедилась, что старый ее вздыхатель отличный человек, и что для нее — лучше быть княгиней, чем мещанкой.
Одно только обстоятельство затрудняло ее: как покончить с ее любезным Брюмьером? Вот тут уже счел я долгом вмешаться и рассказать о проказах этого бедного малого с хорошенькой мызницей. Тогда дело закипело. Узнав, куда ревнивый муж запрятал своего соперника, Медора хохотала до упаду.
— Как же вы узнали о предполагаемом браке?
— Через Винченцу, мосью; она подслушала у дверей, а от нее я узнал обо всем прежде, чем увидел вас.
Даниелла попыталась было догнать Фелипоне, но напрасно. Она возвратилась к нам.
— Пока ты тут болтаешь, — сказала она Тарталье, — знаешь ли ты, что теперь с Брюмьером, и не задумал ли Фелипоне…
— Не бойтесь ничего, — отвечал он: — Бенвенуто обо всем помнит и не захочет, чтобы свадьба, составившая его счастье, была запятнана каким-нибудь случаем. Теперь Фелипоне удовлетворен, а притом Орландо на карауле при пленнике и отвечает за него головой.
Между тем, как мне передавали эти известия, Медора и ее супруг, окруженные толпой нищих, горстями сыпали золото на ступенях церкви. Почти все население той местности, протягивая руку, взывало на все лады к милосердию, и потому новобрачные с большим трудом пробирались к нам сквозь толпу. Князь, пробравшись, наконец, ко мне, с жаром обнял меня. Я удивился этому выражению приязни при стольких свидетелях. Он сказал мне, что получил формальное позволение провести три дня в Папских владениях. Надежда видеть его женатым на богатой невесте побудила брата его, кардинала, оказать ему на минуту свою могущественную протекцию, под которой приютился и Тарталья.
— Теперь, — сказал мне князь, — моя первая забота поехать поскорее с моей женой к леди Б… Я хочу, чтобы Медора испросила нам прощение и не иначе рассталась бы с теткой и с дядей, как помирившись с ними. Я уверен, что леди Гэрриет, которая терпеть не может Брюмьера, будет теперь очень рада породниться с человеком одного с нею звания. Вы поедете с нами? Вы походатайствуете за нас?
— Нет, не могу. Я здесь пешком и с женой.
— С женой! — торопливо сказал он. — Так представьте же меня ей.
Он поцеловал у Даниеллы руку и просил ее расположения с той милой вежливостью, которая так идет знатным людям и так дешево им стоит в обращении с женщинами. Он выразил свое крайнее сожаление, что не было его кареты, которую желал бы предложить нам; но ведь в Рокка-ди-Папа карета есть вещь столько же неизвестная, сколько и бесполезная.
— Я догадываюсь, — сказал он, прощаясь с нами, — что вы поспешите освободить бедного господина Брюмьера. Когда вы увидите его, скажите ему, прошу вас, что я узнал о проделке, какую с ним сыграли, тогда только, когда дело было сделано, в чем могу поклясться честью. Если же он найдет, что я должен был его выручить и уступить ему сегодня мое место в церкви, то передайте ему, что я пробуду здесь еще три дня и готов к его услугам.
— Я выполню ваше поручение; однако скажу ему, что хорохориться ему не следует.
Глава XLIII
Мы нашли Брюмьера не в нише, но уже в pianto, куда Орландо отвел его и оставил на свободе, рассчитав, что свадебная церемония уже кончилась. Нам тяжело было смотреть на бедного молодого человека. Он защищался с таким остервенением, что был в совершенном изнеможении и не мог пошевелиться без сильной боли. Притом от тоски, стыда и досады его била лихорадка. Орландо, освобождая его из заточения в нише, рассказал ему обо всем происшедшем. Брюмьер совсем обезумел от удивления и отчаяния.
Мы привели его к себе, уложили в постель и дали лекарства. Он проспал несколько часов и почувствовал себя лучше, однако же, не захотел выйти на террасу казино, где мы поставили ему кресло. Казалось, ему свет опротивел; то смеясь, то плача, он твердил нам, что и облака, и птицы смеются над ним. Жалобное пение флюгеров казалось ему каким-то сатанинским смехом.
Когда он увидел, что в нашем к нему внимании не было вовсе насмешки, он стал немножко повеселее. Скоро убедили мы его, что его досада и оскорбление пройдут так же скоро, как прошла его любовь. Он никогда не любил Медоры сердцем, Он промахнулся в выгодном деле, и промахнулся смешно, в этом и вся беда.
Несмотря на это щекотливое положение, он сохранил силу рассудка и потому мог быть справедливым.
— Она потешалась надо мной, — сказал он, — она жестоко смеялась над моим злоключением, так и должно быть. Глупая связь моя с Винченцей дала ей это право надо мной. Но если б она имела немного более сердца и справедливости, она поняла бы, что я любил только ее; если же терпел мызницу до последней минуты, так, конечно, только потому, что не знал, как отделаться от нее без огласки. Но такая гордая женщина, как Медора, конечно, не может простить того, что покажется ей оскорблением ее красоты и могущества. Уже другой раз пришлось ей выдержать соперничество с женщиной, которая, по ее мнению, принадлежит к низшей породе, чем она сама. Этого не могла перенести Медора, и я поплатился за двоих. Что же касается князя, на его месте я сделал бы то же самое. Вчера еще я доказал вам, что не хочу с ним ссориться, и, право, не из трусости. Мне кажется, что, вызвав князя, я подал бы Медоре повод думать, что я в самом деле безутешен. А этого вовсе нет. Досада моя проходит, а для утешения что-нибудь да найдется.
О Фелипоне Брюмьер судил еще с большей справедливостью. Не без душевного волнения описал он нам все, что было между ним и фермером, и притом такими живыми красками, что я не сумею передать их в моем рассказе.
— Этот пузатый итальянец — человек с замечательной энергией. Как мне ни хотелось задушить его в эту ночь за его телесную силу, я невольно чувствовал уважение к его нравственной силе. Не знаю, он ли выдумал заманить меня в западню, но я совершенно попался, Винченца сама предательски или из самоотвержения пришла сказать мне в Пикколомини, что Медора желает видеть меня. В саду Медора удостоила принять от меня в подарок этрусскую фибулу, но часов в восемь ушла в свою комнату, а я побежал пешком по тускуланской дороге так скоро, что едва переводил дух. Мне надо было вставать до света, и я сразу же уснул. Ни свет ни заря встаю, одеваюсь, убежденный, что Медора ждет меня в саду или казино Барония, где мы часто болтали до полуночи. На лестнице я встречаю Винченцу. «Вас ждут у моего мужа», — сказала она. Тяжело вздохнув, я бегу еще быстрее прежнего. Когда я пришел на ферму, мне пришло в голову, не хочет ли Фелипоне в самом деле угомонить меня, но жокей Медоры явился ко мне и сказал, что его госпожа в той комнате, которая примыкает к подземелью. С каждой минутой я яснее и яснее видел расставленные мне силки, но что было делать? А если Медора вправду была там, как было мне отступить? Только сделал я один шаг в эту проклятую комнату, где и огня вовсе не было, как почувствовал, что на меня накинули одеяло и завернули в него с головой. Сколько я ни кричал, ни ругался, меня, как маленького ребенка, унесли в подземелье. Когда мы были в знаменитой кухне, два человека скрутили меня; одного я не знаю, другой был Фелипоне. На этот раз в комнате было светло.