Дар страны Мидос
Шрифт:
Лана прилетела уже на закате, усталая и подавленная. Результат был ясен.
— Всё? — спросил Макар.
Она подняла тяжелые глаза.
— Папа сказал, что он лично проголосует за обвинительный приговор. Каких бы смягчающих обстоятельств не было, шпионаж — тягчайшее преступление, и виновный должен быть наказан, — всхлипнула она. — Я хотела его убедить, но он и слушать ничего не стал. Я была везде… Все против тебя-а-а-а! — заревела она на всю катушку и вжалась в него. Он успокаивал ее, а она, по-детски скривив рот, неудержимо заливалась горячей влагой.
3
Наутро, при участии Ланы, Макар был приведен в приличествующий, цивилизованный вид. Он был умыт, причесан-прилизан, облачен в светлую рубашку и светлые же просторные штаны, обут в строгие сандалии. О его недавнем посещении камеры пыток напоминали только аккуратная повязка на глазу и закованная в легкое прочное крепление кисть правой руки. Все остальные крепления — на плече, на ребрах — были скрыты под рубашкой. Лана упорно предлагала выставить все это напоказ: «Пусть полюбуются!». Она даже хотела нарисовать на лице исчезнувшие гематомы: «Сделаем — не отличишь!», но Макар пресек эту показуху.
Посмотрелся в зеркало. И так выглядит внушительно.
Герой войны. Пусть судят!
Девушка все утро ходила с таким траурным лицом, и сейчас так тоскливо смотрела на него, что Бережной не выдержал:
— Ну, кисочка, что ж ты скуксилась-то вся, как будто на кладбище меня провожаешь!
Она махнула на него рукой и отвернулась. Судя по подрагиванию плеч — снова хныкала.
В половине одиннадцатого явился конвой, и арестованного посадили в служебный левиус. Когда шар рванул вверх, Лана осталась внизу, провожала взглядом.
Расстались они не надолго. На Совет, по настоянию Глара, было вызвано много свидетелей и представителей общественности, в числе которых были: Вилея, охранники, сторожившие Книгу в ночь кражи, витязь, который еще раньше, во время битвы, задержал Макара с Книгой… Вобщем, много ртов бездоказательно, но, наверняка, старательно будут дуть в одну дудку. Только Лана обещала оглушить их всех своим тромбоном. Лишь бы не увлеклась. А то, как пойдет рубить правду-матку, так ее и выведут из зала за нецензурщину…
Левиус пересек уже полгорода, и пролетал над центром Дара. Еще недавно здесь скалились бетонными зубами развалины и щерились глубокие выжженные воронки. Теперь же былое величие — огромные дворцы и необъятные площади — вновь стремительно вырастали с идеальной точностью — как проявляется на бумаге фотографический снимок. Над стройкой роем летали левиусы, подвозился материал, тысячи людей копошились у возводимых стен. Вряд ли кого-то из них пришлось загонять сюда из-под палки. В другой ситуации Макар и сам не отказался бы поучаствовать в восстановлении вечного города.
Но вот левиус миновал еще добрую часть мегаполиса и сел у здания, где Макару уже приходилось выступать перед почтенным ареопагом в качестве обвиняемого.
Внешне новое действо мало чем отличалось от предыдущего. Разве что присутствием публики, и тем, что подсудимого, ввиду его нетрудоспособности, посадили не на скамейку, а в кресло со спинкой.
Рулаты, сановно восседая в протокольных одеждах, окатили землянина взглядами праведной суровости. Их даже не тронул его вид стоика-антифашиста. А Фет вообще, один раз строго посмотрев, в упор его больше не замечал. Только Глар без эмоций, внешне отрешенно, но с едва уловимой внутренней накачкой, как ягуар перед прыжком, взирал на свою добычу.
Свидетели и другие приглашенные граждане в предвкушении редкого зрелища тихо галдели, наполняя уходящий вверх амфитеатр зрительных мест ровным жужжанием.
Макар поискал глазами Лану. Вон она. Сидит в средних рядах с самого краю. Вокруг нее образовалось недвусмысленное пустое пространство. Видимо, все друзья и знакомые предпочли в этом щекотливом вопросе — если не осуждать прямо защитницу шпиона, то, по крайней мере, соблюдать нейтралитет на расстоянии.
Наконец, Пирим поднял руку, гул затих, и открытое заседание началось.
Как и следовало ожидать, слово предоставили Глару. Рулат прошел на трибуну.
В своем обстоятельном докладе, умолчав лишь о некоторых закрытых для огласки деталях, он закопал «крота» так глубоко, что стало понятно — это даже не подземная тварь, а воплощенное исчадие ада. Из выступления докладчика следовало, что самое гуманное, что можно теперь сделать с этой особью — четвертовать.
— Я изложил картину преступлений, — повернулся капитул к президиуму. — Есть ли необходимость перед вынесением решения заслушать свидетелей?
— Да, — поднялся Фет. — Присаживайся, уважаемый Глар. Для экономии времени сразу заслушаем главного свидетеля.
Зал зашушукался.
Фет на своем протезе вышел из-за стола и спустился по ступенькам вниз.
— Приглашается на трибуну Вилея, дочь Рамита.
Десятки голов с интересом повернулись к главной свидетельнице, сидевшей в верхних рядах в модном строгом платье, и до этого молчаливо наблюдавшей за происходящим. Услышав свое имя, женщина встрепенулась, ее длинные ресницы удивленно застыли — но лишь на секунду; она пробралась со своего места к проходу и спустилась к трибуне.
Фет внимательно посмотрел ей в глаза, отвел взгляд, качая головой, потом снова заставил себя встретиться с ней глазами.
— Вилея, ты ничего не хочешь нам рассказать?
Женщина невольно прищурилась.
— О чем?
— О том, как ты работала на ноэлитов?
В зале послышался общий громкий вдох. Выдыхать никто не решался.
Вилея подняла голову.
— Ты что, Фет, посмеяться решил?
— Нет, Вилея, смешного тут ничего нет. Тут впору заплакать.
Глаза ее сверкнули, и лицо на какие-то мгновения сделалось безоружным. Потом она снова взяла себя в руки.