Дар юной княжны
Шрифт:
Зигмунд мечтательно улыбнулся.
— О, мои предки эту нехватку с лихвой заменяли сообразительностью. Когда узнал я, что у покойного Головина, папаши нашего Федора, есть ещё и внебрачный сын, я понял, — это шанс! И точно. Папаша перед смертью признал сиротку. Нет, многого он ему не дал. Наследство, драгоценности — это не для внебрачных. Он послал его учиться в университет. Мальчик с детства проявлял интерес к хирургии: отворачивал головы птичкам и вешал на проволоке кошек. Его мать — немка, дочь боннского колбасника. Головин-старший снимал у них квартиру, когда
Зигмунд окинул взглядом внимательно слушающих Матильду и Яна.
— Мадемуазель, вернее, фройляйн, Вальтера знает. Под другой фамилией. Что поделаешь, у братьев вкусы сходятся! Но Вальтер Толлер — это не Федор Головин, хотя по сути в них гораздо больше сходства, чем во внешности. Когда Федор Головин и вся его родня официально умерли, — кто естественной смертью, кто с помощью определенных сил, я поехал в Бонн и нашел Вальтера. К тому времени он уже имел диплом врача и на мое предложение вступить во владение замком с тем, что в своем завещании он укажет наследницей мою дочь Юлию, Вальтер согласился. Мы оформили документы. Вальтер выдвинул дополнительные условия: ему, видите ли, хотелось продолжать свои медицинские опыты, но уже не на кошках и голубях, а, как он выразился, на человеческом материале. Большого труда мне это не стоило, и, кстати, не давало застояться моим волкам. Но тут вдруг воскрес из мертвых Федор Головин… Положительно, эта семья решила не давать мне покоя всю жизнь. Вначале её отравлял папаша — Аристарх Головин. Видит бог, не хотел я с ним воевать, но эти самонадеянные аристократы…
Пан Зигмунд скрипнул зубами, и Ян увидел, как из-под маски жестокости и ненависти выглянула глубокая незаживающая боль и тут же спряталась, непривычная к свету.
— В них может сочетаться образованность, любовь к изящным искусствам и самая низменная страсть к чужой жене… Мысль о том, что я не убил его на месте, до сих пор не дает мне спать. Я сказал Аристарху, что уничтожу весь его род, а его богатством будут владеть мои дети, — он рассмеялся мне в лицо!.. Но мы отвлеклись. Так что же предлагает граф? Что молчишь, быдло, или от страха у тебя отнялся язык?!
С самого начала Янек решил свои способности перед паном не выказывать, но презрение, прозвучавшее в голосе ясновельможного, его унижающий тон, нежелание парня выглядеть ничтожеством в глазах хорошенькой девушки начисто стерли его благие намерения. Он ощутил знакомое покалывание в кончиках пальцев, в висках, в груди: отовсюду, с самых крошечных кусочков кожи стали будто отрываться пучки энергии и подобно ручейкам сбегаться к глазам, чтобы истечь одним мощным лучом. Он поднял голову и посмотрел пану Зигмунду в глаза. Тот вздрогнул.
— Чертово отродье! Так вот какой сюрприз припас мне проклятый граф!
Их взгляды схлестнулись. Заряд энергии пана, напоминающий тонкий лучик, просто утонул в мощном луче Яна. Зигмунд закричал:
— Не смотри так! Ты делаешь мне больно. Я не выдержу. Я не могу больше. Сердце!..
Он вскочил с кресла и тут же рухнул на пол. Ян бессильно уронил руки: опять! Что же он опять наделал? Так недолго и в нелюдя обратиться. Не для того ему Божий дар ниспослан, чтобы людей убивать. Он слишком поздно сообразил, что у пана просто больное сердце. Кто бы мог подумать!
Матильда не видела глаз Яна, стоящего к ней спиной, но она видела ужас в глазах своего мучителя, боль, перекосившую его лицо; страх, лишавший сил и всяческого самообладания, передался и ей, — она вскрикнула и потеряла сознание.
— Очнитесь, барышня, очнитесь! — Ян развязал Матильду и теперь хлопал её по щекам, пытаясь привести в чувство.
У кресла, на котором сидел пан, он заметил кувшин с вином, разжал девушке зубы и влил вино в рот. Она судорожно глотнула, закашлялась и пришла в себя.
— Вы кто? — спросила Матильда.
— Посланник графа Головина. Он ждет вас.
— Что с паном Беком? — Матильда показала на скорчившегося на полу Зигмунда.
Ян не успел ответить. Во дворе послышался конский топот. Они выглянули в окно. Около десятка всадников под предводительством седого, богато одетого мужчины спешивались и отводили лошадей к конюшне. В одном из них Ян узнал панского охранника Миклоша.
— Быстрее! — он схватил за руку Матильду и потащил за собой. — Объясняться некогда: придется поверить на слово: я — ваш друг.
Они побежали по коридору к зеленой комнате. Приехавшие всадники уже вбежали в замок, и их шаги раздавались на парадной лестнице. Ян нашел нужную книгу, просто сбросил её на пол и крутнул колесо. Как медленно движется стена! Он подтолкнул к проему Матильду и уже шагнул сам, как услышал позади себя голос:
— Повернись, пся крев, я не привык стрелять в спину!
Ян обернулся. Пожилой приезжий держал на изготовку револьвер. Они встретились глазами.
— Георгий! — изумленно вскричал незнакомец, опуская оружие. Этих нескольких секунд хватило Яну, чтобы проскользнуть в ставший совсем узким стенной проем. Уже спускаясь по ступенькам за Матильдой, он сообразил: так звали его отца.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— Что же нам с ним делать? — проговорил Аренский, склоняясь над поручиком, которому Ольга растирала посиневшие от веревок руки.
— Думаю, пока лучше отвести его в сарай, — предложила Ольга, — а потом попросить у Петра бутылочку самогона, за неимением спирта, чтобы протереть поручику лицо.
— У сарае — холодно. Може… — начал было Петр.
— Нет, не может, — твердо сказал Аренский. — Мы не должны подвергать опасности твою семью. Да и не только семью. Все село. Бандиты вернутся с подмогой, и тогда вас ничего не спасет.
Петр печально покачал головой:
— А як же вы?
— Мы… У нас тачанка. Нам бы только корма для коней. Поможете?
— Подсобим! — повеселел Нечипоренко, словно свалил с плеч тяжелую ношу.
Они осторожно погрузили поручика в тачанку: тот все ещё был без сознания.
— Езжайте без меня, — махнул им Василий, — я пешком приду.
Циркачи, и с ними Катерина, уехали. Аренский обратился к Петру.
— Что с убитыми будем делать?
— Э-э… — Петр поскреб затылок и махнул рукой. — Не май трывоги, поховаем сами.