Дарю, что помню
Шрифт:
Пряча свою узнаваемую физиономию от людей, я стал поднимать воротник пальто, надвигать на глаза кепку – словом, маскироваться. Несмотря на все мои ухищрения, как-то в метро меня узнал восьмилетний мальчишка.
– Мама! Смотри, этот дурачок едет! – закричал он на весь вагон.
Позор! Ведь пассажиры не знают, в каких я отношениях с его мамой! Что они могли подумать? Не беглый ли отец, например?..
Двадцать два года спустя врач, на прием к которому я попал в одном из медицинских учреждений, принес мне извинения за нанесенные в метро
Кинорежиссер А. В. Золотницкий на студии имени Горького всех обыгрывал в шахматы. Никто и никогда не мог у него выиграть ни одной партии.
Как-то я оказался с ним в Одессе в составе киногруппы. Надо сказать, что Золотницкий был человек чудесный. Умный, интеллигентный. Он много знал, беседовать с ним – одно удовольствие. Относились мы к нему как к мудрому старшему товарищу. Часто собирались у него в номере, пили чай с печеньем – никаких крепких напитков. Рассказывали смешные истории. Заканчивались посиделки, конечно же, игрой в шахматы. И как всегда, Золотницкий выигрывал. Перед очередными посиделками я встретил на улице Ефима Геллера. Говорю ему:
– Я вас умоляю, пойдемте со мной. У вас вечер свободен?
– Свободен.
– У нас есть режиссер Золотницкий. Я не скажу ему, что вы гроссмейстер Геллер. Умоляю, обыграйте его! Хоть посмотреть, как он выглядит, когда проигрывает! Вся студия пыталась у него… Ну никак, ни разу.
– Ладно, пойдем.
Прихожу с Ефимом Петровичем на посиделки.
– Знакомьтесь, это мой друг. Мой школьный товарищ.
Через некоторое время, как и следовало ожидать:
– Ну, кто в шахматы? – Рано или поздно Золотницкий должен был это сказать.
– Мой товарищ, кстати, очень хорошо играет в шахматы. Попробуйте с ним. А что с нами-то. Мы никак выиграть у вас не можем. Может быть, он выиграет, – предлагаю я.
– С удовольствием, – говорит Золотницкий.
Примерно через десять минут позиция у Золотницкого – бесперспективная. Таким растерянным я его никогда не видел.
– Что за дьявол? Я даже не понимаю, в чем дело. Мне здесь, – показал на доску, – делать нечего. Знаете, я, пожалуй, сдамся.
Тогда Ефим Петрович говорит:
– У меня к вам просьба, если вы не против. У меня есть за ваши фигуры идея по линии «С». Вы не позволите повернуть доску? Я продолжу за вас игру.
Золотницкий развел руками и, посмеиваясь, согласился.
– Я тут не вижу никаких продолжений. Но давайте попробуем.
И снова через десять ходов он оказывается в проигрышном положении.
– Это какие-то чудеса… Что-то я… Я не понимаю, что со мной происходит. Не могу никак проанализировать. Я сдаюсь…
Геллер опять с предложением:
– Давайте еще раз повернем доску!
– Здесь уж совсем делать нечего, дорогой мой друг! Я проиграл… Чего тут поворачивать?
И все же развернули доску. Через восемь ходов Геллер выигрывает партию!
Золотницкий торжественно встает, поправляет на себе одежду:
– Блестяще! Давайте познакомимся поближе. Мне было очень… давно я не получал такого наслаждения. Даже не могу отдать себе отчет в том, что произошло. Давайте знакомиться: режиссер Золотницкий.
– Гроссмейстер Геллер.
Золотницкий замахнулся на меня и прорычал:
– Негодяй!
Они сыграли еще пять партий, и все выиграл Геллер. Золотницкий первый раз на моих глазах выпил глоток коньяка и утверждал, что Геллер – гений!
Петр Алейников
Он был человеком, которого в зоопарке лизнул (поцеловал, значит) волк!
Он был очень любим народом. Никто другой не пользовался такой популярностью, как он, – никто! Желание людей увидеть его у себя дома за столом (если бы только дома!), широкие русские угощения и возлияния надломили раньше времени его могучее здоровье.
Он был удивительно богато Богом одаренный человек с гипнотической силой обаяния! Его манере говорить с истинно русской мелодикой многие его коллеги (сами за собой и не замечая этого), находясь под его влиянием, явно подражали.
Не все ладно было в его жизни, дома. Мне кажется, что такому человеку всецело принадлежать только семье – ну, просто невозможно. Да и может быть, несправедливо: ведь он, говоря избитыми словами, «принадлежал народу». Люди хотели приблизиться к нему, увидеть его покоряющую всех, знаменитую, добрейшую и неповторимую улыбку!
И если за доброту его поцеловал волк, то люди официальные за то, что он был равнодушен к «великой партии», проводили этого гениального артиста на небеса без наград, без званий (слава Богу, он сам был наградой людям!) и еле-еле, под нажимом друзей, особенно Бориса Андреева, дали согласие похоронить его на Новодевичьем кладбище. И… забыли. Бог с ними, он не им принадлежит.
Но те, кто работал с ним, кто способен объективно разбираться в людях – тем более в людях могучего таланта, – никогда не смогут вычеркнуть его из своей памяти. Поэтому я – с искренним преклонением перед его личностью, с глубоким восхищением перед его талантом – решаюсь на написание немногих строчек, посвященных одному из ярчайших русских лицедеев-самородков – Петру Мартыновичу Алейникову!
Я не был его приятелем, не был частым партнером, не был в числе тех, кто регулярно посещал его дом и разделял с ним во многом погубившие его застолья. Для того чтобы полюбить его и восхищаться его даром, мне было достаточно совместных съемок всего в одном фильме («Стежки-дорожки» режиссера Артура Войтецкого), концертной поездки по Донбассу да общения с ним в нескольких сборных концертах.
Село Селище, в двадцати километрах под Винницей. Съемки кинофильма «Стежки-дорожки» киностудии имени Довженко. Петр Алейников – в роли почтальона, я – председатель колхоза. (Кстати, в этом фильме главного героя играл молодой, ныне, увы, уже ушедший от нас Олег Борисов.)