Дарю тебе сердце
Шрифт:
Кэтлин замерла в растерянности, глядя, как Скотт с нищим медленно приближаются к дому. Вот они вошли во двор, и Кэтлин не могла отвести от него глаз. Казалось, он притягивает ее взгляд какой-то неведомой силой, и эта сила – часть того безумия, которое ее охватило. Седой незнакомец посмотрел ей в глаза, и сердце Кэтлин загрохотало, как барабан. Все вдруг встало на свои места. Она сразу поняла, почему не пришел Доусон, почему Скотт так поздно возвращается из школы. Теперь Кэтлин понимала, почему он так заботливо поддерживает этого оборванца. С криком «Хантер!» она выбежала из дома, сбежала по лестнице и бросилась по подъездной дороге. Хантер смотрел, как
– Хантер, Хантер…
Обнимая его, Кэтлин чувствовала выступающие ребра. Она прижималась к нему с такой силой, что возникла реальная опасность, что она опрокинет его на спину и сама упадет сверху. Хантер молча стоял, опустив руки и позволяя себя обнимать, гладить, орошать слезами, целовать, любить. Скотти наблюдал за родителями сквозь пелену счастливых слез, но потом застеснялся своего поведения, недостойного, как он решил, настоящего мужчины, и ушел в дом. В дверях он оглянулся. Родители все еще стояли обнявшись, вернее, мать обнимала отца, и отец наконец заговорил.
– Дорогая, – прошептал Хантер, – тебе не стоит до меня дотрагиваться, я такой грязный.
Кэтлин, чья голова теперь покоилась у него на груди, а руки лежали на талии, прошептала:
– Любимый, неужели ты всерьез думаешь, что что-то может мне помешать к тебе прикасаться? – Она подняла голову и посмотрела ему в лицо.
В мечтательных карих глазах блестели слезы.
– Надеюсь, что нет, – сдавленно прошептал Хантер. Тут он впервые за все время сам обнял жену и улыбнулся. – Надеюсь, ты согласна смириться с несколькими шрамами.
– Хантер, любимый, ты никогда еще не был так красив! – Кэтлин приподнялась на цыпочки и поцеловала глубокие шрамы, покрывающие его левую щеку. – Но в одном я с тобой согласна: ты немного грязноват.
– Ох, извини. – Хантер попытался отстраниться, но Кэтлин его не отпустила. – Мне так стыдно… я должен тебе многое объяснить, рассказать, и если ты не захочешь меня принять, я…
Кэтлин приблизила губы к самому его уху и прошептала:
– Хантер, я тебя люблю и никогда не переставала любить. А теперь иди в дом, в свой дом. – Поднырнув под руку мужа, Кэтлин обняла его исхудавшее тело за талию. – Обопрись на меня, дорогой.
Так вместе – она его поддерживала, а он охотно принимал ее помощь – они вошли в дом. В холле их дожидался сын.
Увидев Хантера и Скотта, Доусон приказал Джиму везти его к реке. Экипаж остановился у пристани, где стояла «Моя Дайана». Доусон вышел, неторопливо поднялся по трапу и прошел в свою каюту. Закрыв за собой дверь, он уселся за письменный стол, достал из нижнего ящика бутылку виски, плеснул себе в стакан и стал медленно пить обжигающую жидкость, теребя в руке камею, как всегда висящую на цепочке у него на груди. По мере того, как он в полной мере осмысливал происшедшее, на него все сильнее наваливалась усталость. Судьба снова сыграла с ним шутку, и хотя ему не нравятся карты, которые он вытянул, других у него нет, значит, он должен распорядиться ими как можно лучше. Достав из нагрудного кармана маленький обтянутый розовым бархатом футляр, нажал кнопку, открыл его и в последний раз посмотрел на кольцо, поднеся его близко к глазам. Потом
– Сэм! Сэм, ты здесь?
– Я здесь, капитан Доусон, – ответил сонный голос. Вскоре Доусон услышал тяжелые шаги своего помощника, спускающегося по трапу. – Прошу прощения, капитан, я малость задремал. Я не знал, что вы здесь.
– Все нормально, Сэм. – Доусон улыбнулся старому другу. – Зайди ненадолго в каюту, выпей со мной.
Сэм последовал за Доусоном в капитанскую каюту.
– Капитан, почему вы на пароходе? Вы же вроде бы собирались в Сан-Суси.
Доусон неуверенно улыбнулся:
– Да, верно, Джим, но вышло так, что у меня изменились планы. – И он рассказал своему старому другу, что произошло.
Выслушав рассказ капитана, Сэм ошеломленно покачал головой и сочувственно заметил:
– Ох, кэп, какая жалость, как же нехорошо получилось.
– Ладно, Сэм, что толку жалеть – только зря колебать воздух. Вот, смотри. – Доусон протянул помощнику бархатный футляр. – Возьми, Сэм, отдашь эту штуку Руби или еще какой-нибудь из своих подружек.
Сэм открыл футляр, увидел кольцо, и у него глаза на лоб полезли.
– Но, капитан, я не могу это взять, в жизни не видывал такого красивого кольца.
Уже выходя из каюты, Доусон остановился, повернулся к Сэму и рассмеялся:
– Можешь, можешь, старина, кольцо твое. В конце концов, если оно останется у меня, в этой чертовой Миссисипи будет слишком много бриллиантов.
Глава 38
Отдав кольцо с бриллиантом Сэму, Доусон отправился к себе домой. Хмурое лицо хозяина испугало слуг. Никто не посмел спросить Доусона, что случилось, чем он так недоволен и почему так рано вернулся, хотя предупредил, что проведет весь вечер в Сан-Суси.
Доусон сразу же поднялся наверх, закрылся в своей комнате, и до конца дня никто его не видел. Когда пришло время, ему принесли обед на подносе, но Доусон отказался открыть дверь, поэтому слуга оставил поднос на столике в коридоре. Доусон ходил по своей просторной спальне из угла в угол, бормоча под нос ругательства и часто останавливаясь, чтобы налить себе из хрустального графина очередную порцию виски. Но то, что последовало дальше, испугало слуг еще больше: примерно около одиннадцати они услышали, как дверь хозяйской спальни с грохотом распахнулась, затем послышались звуки, какие бывают, когда перетаскивают с места на место тяжелую мебель.
Доусон устал и обливался потом, но продолжал свое занятие, лишь около полуночи ненадолго прервавшись, чтобы сбросить с себя рубашку. Он вытаскивал из спальни и смежной с ней гостиной всю мебель до единого предмета. Даже тяжелые занавески из голубой парчи, и те были сорваны с карнизов. Изрыгая проклятия, пьяный Доусон пытался выкинуть из двух комнат все, что там было. Часам к трем проклятия сменились громким пением, временами заглушаемым скрежетом тяжелой мебели по полу. Стулья, диваны, столы – все это Доусон вытаскивал в коридор. К пяти утра в обеих комнатах не осталось ничего, кроме широкой кровати, стоящей посреди спальни. Доусон пристраивался так и этак, тянул и толкал, пение снова сменилось бранью, но кровать упрямо не поддавалась. Выбившийся из сил и совершенно пьяный, он ухватился за точеный столбик и еще раз поднатужился так, что на мощной спине напрягся каждый мускул, а на лбу вздулись вены. Кровать не шелохнулась, и Доусон, совсем обессилев, наконец признал свое поражение, повалился на кровать и мгновенно заснул.