Дата Туташхиа. Книга 4
Шрифт:
– Извольте, сударь... поищите... найдете... располагайтесь на здоровье, а я – что?..
Поктиа тоже не был обременен добром. Заложив руки за спину, он стал быстро вымеривать шагами узкий проход вдоль нар – взад и вперед, взад и вперед. Хорошо это у него получалось, точь-в-точь как у тех, кто отсидел не один уже срок.,
Пока мы бранились со старостой, возле нас все время крутился какой-то парень. Подойдя поближе к Фоме, он заглянул ему в лицо и скрылся.
А я изучал камеру. На верхних нарах, прямо над нами, сидел человек в кальсонах, брюки он держал перед собой, и лишь сильно напрягшись,
– Вы Фома Комодов?
– Да,– ответил Фома, внимательно оглядев его.
– Пойдемте со мной. Я Шалва Тухарели.
У старосты глаза на лоб полезли. Мы переступили через лежащих на полу, торопясь пробиться к проходу вдоль нар, когда староста наконец пришел в себя.
– Комодов, кацо! Что же ты сразу не сказал?
Оказывается, политические заняли верхние нары у окна в правом углу. Они лежали впятером на четырех матрацах, оставалось свободным довольно много места, и мы двое уместились без особого труда.
В тюрьме, да еще когда революция в разгаре, поговорить было о чем. Пока пересказали новости, пока обсудили, прошел час. Поктиа все мерил и мерил ногами проход между нар. Смысл и цель его поведения состояли в том, чтобы староста сам обратил внимание на человека, который ничего не просит, не занимает места в железном ряду, а только ходит взад и вперед– быстро и нервно. «Железный ряд» – это пол-локтя на человека на полу. Лежать можно только на боку, повернуться во сне – значит, разбудить соседей, тут же поднимается брань и толкотня. Поэтому ночью с бока на бок поворачивался сразу весь ряд – по команде старосты. Вместе спали, вместе переворачивались, вместе опять засыпали...
Так вот Поктиа сделал все, чтобы староста принял его за вора в законе и предложил место. Но староста оказался гнилухой, то есть он отлично разбирался в тонкостях тюремной жизни. Игра Поктии была сущий пустяк для него, и ни малейшего внимания он на него не обратил – ничего, походит, устанет и преспокойно устроится возле самой параши! Увидев, что шагание не оправдало себя, Поктиа, как и подобает бывалому вору, попробовал было другой способ – захватить чужое место. Своей жертвой он избрал арестанта, пришивавшего пуговицу. С формальной точки зрения выбор был сделан правильно: человек сам пришивает себе пуговицу, значит, не вор, ибо у вора всегда найдутся в тюрьме приживалы и прихлебатели, «шестерки», которые любую работу за него сделают. И одеждой не походил на вора: вылинявшая гимнастерка, брюки, заправленные в сбитые, заплата на заплате, сапоги. Сейчас он сидел согнувшись, весь уйдя в свои мысли.
Я был уже внизу. Захотелось размяться. В узком проходе вдоль нар разгуливали несколько человек, и я присоединился к этой цепочке. Поктиа остановился возле своей жертвы и перекрыл проход. Все остановились, а я очутился шагах в пяти от Поктии.
– А
Дата Туташхиа! Я тут же узнал его... Но не успел даже вскрикнуть, как дяденька носком сапога двинул Поктиа в рожу. Парень качнулся, из носа хлынула кровь.
Дата Туташхиа невозмутимо перебирал четки, поглядывая то на Поктию, то на его экзекутора, то на присутствующих.
По столику звонко били костяшками домино.
– На нас капает, не видишь? – крикнули снизу, и кто-то отодвинулся от Поктии.
– Давай к параше! Ступай, брат, ступай! Поктии дали дорогу, и он пошел отхаркиваться и сморкаться в парашу.
– Харчо-джан, нельзя же так, ни жалости, ни снисхождения, ей-богу!
Я не знаю, кто крикнул, но кличка была мне известна. По роду занятий торговец цветами, по призванию – активный мужелож, он то и дело попадал в Ортачальскую тюрьму.
– Ха, не твое собачье дело! – огрызнулся Харчо и снова погрузился в мысли, мирное течение которых было прервано визитом Поктии.
Он сидел, как Шива, и вообще сильно смахивал на него.
Цепочка прогуливающихся опять пришла в движение, и я вместе с ней. «Дата это или нет? Может быть, мне показалось?» И при следующем повороте я решил получше разглядеть седобородого.
Поктиа стоял над парашей и унимал кровь, а потом опустился возле нее и, запрокинув голову, совсем затих. Ну, не совсем, может быть, не возле, а чуть подальше, но все же он сел возле параши. Это значило, что уже никогда не зваться ему вором в законе. Хорошо подкованный теоретически, он поймет теперь: чтобы выжить, надо искать другие пути.
Я еще несколько раз прошел мимо седобородого и, подойдя к своим, спросил Андро Чанеишвили: кто это?
– Дата Туташхиа. Слышал о нем?
Оказывается, Дате Туташхиа дали пять лет и он отбывал свой срок здесь, в Ортачала. Месяц назад его перевели в жандармскую тюрьму, но не прошло и десяти дней, как он вернулся сюда. Вся тюрьма знала его, и друзей у него было много.
– Как он держится? – спросил я.
– Да так, сам по себе. Никто его не трогает. Так и живет.
– Тронь его! А то они не знают, кого трогать, а кого пет?
Пришлось рассказать своим новым друзьям, откуда я знаю Дату Туташхиа.
Поктиа сидел несчастный и жалкий, то и дело щупая свой нос. Но два пинка, доставшиеся ему, были ничто в сравнении с тем, что в тюрьме считалось весьма умеренной расправой, и с тем, что доводилось мне наблюдать не раз. Другим подобные ошибки стоили половины жизни. Это так и называлось: «отнять полжизни».
Я снова спустился вниз и решил пройтись мимо Даты еще разок-другой,– может, узнает меня... А нет, так сам напомню.
– Поди-ка сюда, парень! – позвал Харчо Поктию. Поктиа сидел не поднимая головы, он и не понял, что зовут его.
– Чапай сюда... кому говорят! Да двиньте ему! – приказал Харчо.
Сосед толкнул Поктию.
Поктиа сидел, будто его пригвоздили к полу, и исподлобья поглядывал на Харчо. Наконец он поднялся и приблизился к нему, но лишь настолько, чтобы носок Харчо его не достал.