Давай поженимся
Шрифт:
– Но мы попадем на самолет? – спросила Салли.
– По расписанию следующий самолет на Ла-Гардиа вылетает в четыре пятнадцать, – повторила девушка, ловко прикалывая талончик к билету.
Джерри подошел и встал за спиной Салли.
– Нам сказали, что может быть дополнительный.
– Мы ждем сообщения об этом, сэр, – сказала девушка. Взгляд ее кукольных глаз, умело подмазанных гримом, официально выдаваемым авиакомпанией, охватил Джерри вместе с Салли, но выражение их не изменилось. Салли не была уверена, должна ли она говорить “мы” или “я”. Люди в очереди, услышав их переговоры с девушкой и почувствовав, что эти двое могут попасть на самолет раньше остальных,
– Прошу соблюдать очередь, – повысив голос, крикнула девушка. – Прошу не выходить из очереди.
Салли вдруг почувствовала симпатию к девушке: пока они с Джерри занимались любовью, таким вот младенцам пришлось взвалить на себя дела целого мира. И теперь, когда взрослые вылезли из своего эгоистического уединения в постели, они с раздражением обнаружили, что мир распадается на части. Какие все мы алчные, какие напористые! Салли стало стыдно, и она закрыла глаза, от души желая снова стать маленькой девочкой. Девочкой, какой она была до того дня, когда отец не вернулся домой. Все поездки, подумала она, таят в себе эту возможность – невозвращения.
– Пить хочется, – сказала она. Джерри спросил:
– Пить или выпить? Чего-нибудь крепкого или просто так?
– Просто так. От алкоголя у меня только больше будет голова кружиться. – Какой-то частицей души она все еще была там, на берегу, с Мерсо и Арабом.
У стойки, где продавали сосиски, стояла такая толпа, что не протолкнешься, но шагах в ста дальше по коридору в направлении центрального зала они обнаружили бар, открытый, точно сцена, с одной стороны; в дальнем конце его был свободный столик. Джерри усадил за него Салли и из отнюдь не блещущего чистотой оазиса, по обеим сторонам которого булькали стеклянные конусы с подцвеченной водой, добыл два пакетика молока в виде двух островерхих палаток из вощеной бумаги. Вернувшись к столику, Джерри поставил один пакетик себе на голову и стал им балансировать. В руке он держал соломинку в белом бумажном пакетике и размахивал ею, как волшебной палочкой. А Салли была Золушкой.
Она сказала:
– Не занимайся эксгибиционизмом.
– А я буду, – сказал он. – Я пришел к выводу, что я страшный человек. Понять не могу, что ты во мне нашла.
Она проткнула отмеченный пунктиром уголок, просунула в отверстие соломинку и принялась пить; по выражению его лица она поняла, что он пустится сейчас в рассуждения.
– Займемся анализом, – сказал он. – Что ты во мне нашла? Должно быть, то, что ты можешь быть со мной лишь считанные минуты – минуты, за которые тебе приходится бороться, – и делает наши отношения бесценными. А вот если мы поженимся, когда я умерщвлю свою жену и по крови своих детей приду к тебе…
– Какие ужасы ты говоришь, Джерри.
– Так мне это видится. Если я таким образом поступлю, я уже не буду тем, кого, тебе кажется, ты любишь. Я буду человеком, бросившим жену и троих детей. Я буду презирать себя, и ты очень быстро станешь относиться ко мне соответственно.
– Я вовсе не уверена, что все именно так произойдет, – сказала она, мысленно пытаясь как-то обобщить свои представления о жизни. Он, право, ничего не понимает. Джерри верит в возможность выбора, в ошибки, в осуждение на вечные муки, – верит, что можно; избежать страданий. Они же с Ричардом просто верят в случай. Да, конечно, детство у нее было несчастливое: неожиданная смерть отца, сумасшествие матери, депрессивное состояние старшего брата, интернаты – и тем не менее в ней жило чувство, что она не имела бы сейчас своего лица, случись все иначе. Она была бы другой – такою, какой ей вовсе не хотелось быть.
– С
– А ты ведь ошибаешься. Я нравлюсь очень немногим.
Он с минуту подумал, словно производя смотр сердец их общих знакомых, и затем сказал с присущей ему жесткой бесстрастностью:
– Пожалуй, ты права.
– Ты вообще единственный, кто видит во мне что-то особенное. – Подбородок у нее задрожал: произнося эти слова, она почувствовала, что еще крепче привязывает себя к нему.
Он сказал:
– Другие мужчины – просто идиоты. Однако же, несмотря на все свои чары, ты несчастлива. Ты нуждаешься во мне, а я не могу тебе себя дать. Я хочу тебя, а получить в свою собственность не могу. Ты – точно золотая лестница, до вершины которой я так никогда и не долезу. Я смотрю вниз – и земля кажется мне клубком голубого тумана. Я смотрю вверх – и вижу сияние, до которого мне никогда не добраться. Это-то и придает тебе непостижимую красоту, и если я женюсь на тебе, я ее уничтожу.
– Знаешь, Джерри, брак – он ведь кое-что и создает, а не только разрушает иллюзии.
– Знаю. Я действительно это знаю. И это меня убивает. Я хочу, помимо всего прочего, – хочу сформировать тебя, создать тебя заново. Я чувствую, что мог бы. А вот с Руфью я этого не чувствую. Она, в общем-то, уже сложилась, и мне, если жить с ней, то лучше всего… – и он на пальцах проиллюстрировал свою мысль, – …на параллелях.
– Давай посмотрим правде в лицо, Джерри, Ты все еще любишь ее.
– Она не вызывает у меня неприязни – это точно. Хотел бы, чтоб было иначе. Это могло бы все облегчить.
Она потянула через соломинку воздух со дна пакета.
– Не пора ли нам двигаться, чтоб не опоздать на четыре пятнадцать?
– Подожди, не затыкай мне рта. Пожалуйста. Послушай. Я вижу все так ясно. У нас с тобой, солнышко мое Салли, – любовь идеальная. Идеальная – потому что она не может быть материализована. Для мира мы не существуем. Мы никогда не лежали вместе в постели, мы не были вместе в Вашингтоне; мы – ничто. И любая попытка начать существовать, вырваться из этой муки убьет нас. О, конечно, мы можем на все наплевать и пожениться и как-то склеить совместную жизнь – в газетах об этом пишут каждый день, – но то, что есть у нас сейчас, мы потеряем. Самое грустное, конечно, что мы в любом случае это потеряем. Слишком вся эта ситуация тяготит тебя. Ты скоро меня возненавидишь. – Он был явно доволен столь блистательным выводом.
– Или ты – меня, – сказала она, поднимаясь. Ей не нравился этот бар. Детишки, ссорившиеся за соседним столиком, вызвали у нее тоску по собственным детям. Мать детишек, хоть и была не старше Салли, выглядела бесконечно измученной.
Когда они выходили из этого бара, напоминавшего сцену, Джерри рассмеялся так театрально, что все головы повернулись в их сторону. Он схватил Салли за руку выше локтя и сказал:
– Знаешь, на что мы похожи? Мне только сию минуту пришло это в голову. Мы с тобой – точно слова молитвы, выгравированные на рукоятке ножа. Помнишь, в детстве мы читали Рипли “Веришь – не веришь!” – там всегда были такие штуки? Выгравировано старым чероки в Стиллуотерсе, штат Оклахома?