Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды
Шрифт:
Да вот только пеший бой строй на строй — не поединок!
Сверкнула у самого лица Радко тяжёлая совня — длинный и широкий обоюдоострый клинок на коротком копейном древке. Сизым отблеском мелькнула перед глазами, болью рвануло плечо, сам собой опустился меч.
От брошенного в угол отцовского кафтана пахло потом, грязью и застаревшей кровью. Радко уселся на лавке, подальше от вонючего кафтана, зато рядом с брошенным на лавку длинным мечом. Украдкой провёл пальцем по зелёным сафьяновым ножнам. Вздохнул.
Всякий, кто хоть чуть смыслит
Радко вновь погладил ножны и украдкой взглянул на отца. Худой и мосластый, отощавший в походе, отец сидел за столом и бережно, стараясь не уронить с ложки ни крупинки, ел сваренную матерью кашу. Ел истово и со вкусом, — видно, соскучился по домашней стряпне. И осторожно придерживал раненую стрелой руку.
— Батя, — решился, наконец, Радко.
— М-м? — промычал отец, жуя полным ртом.
— Батя, а новогородцы плохие?
— Всякие есть, сынок, — хмуро ответил отец.
— И хорошие есть? — удивлённо спросил Радко, морща лоб и стараясь постигнуть своим детским умом, как это враги могут быть хорошими.
— Есть, — тяжело вздохнул отец. — Хороших людей везде больше, чем плохих. А вои новогородские… такие же мужики. Такие же русичи, как и мы…
Радко удивлённо и чуть испуганно приоткрыл рот. Как это? Хороших больше, чем плохих; такие же мужики, да ещё и русичи? Чего же тогда воевали-то с ними?
Он не удержался и спросил у отца.
Отец хмуро посмотрел на него долгим взглядом.
— Подрастёшь — поймёшь, — обронил он, наконец. — Надо видно так. Князьям виднее.
Сорок с лишним лет прошло с тех пор. Теперь Радко знал ответ — за веру воевали!
Горячей, рвущей болью ударило в лицо. Лопнула прикрывающая переносье стрелка на шеломе, жадная до крови сталь врезалась в лицо, круша кости, свет померк.
Повалился Радко в перемешанный лаптями, сапогами и конскими копытами снег.
Мстислав Изяславич стряхнул с меча безвольно опавшее тело полоцкого гридня и шагнул к новому кметю, благодарно кивнув Треняте — вовремя тот доспел со своей совней.
После гибели старшого полоцкая "стена", на которую давила мало не вдвое превосходящая киевская пешая рать, постепенно вспятила, отходя безвольными струйками успокоившегося потопа меж валунов морены.
Из снежной коловерти вынырнул всадник, остановил коня около князей, спрыгнул с седла. Несколько мгновений поколебался, выбирая, к кому обратиться — на него глядели в четыре глаза оба старших Ярославича — и Изяслав, и Святослав.
— Чего там? — на мгновение опередив старшего брата, бросил черниговский князь.
— Одолеваем, княже! — отплёвываясь от снега, крикнул вестоноша. Не обошёл и великого князя. — Одолеваем, Изяславе Ярославич!
Но радоваться было ещё рано.
Снова заревел рог в стане полоцкого князя, ринули с двух сторон, взрывая пухлый снег копытами, две конные толпы. Полторы тысячи конных кметей двумя потоками покатились сквозь валящийся хлопьями снег.
Мураш отбросил в сторону весь изрубленный щит — толку от него всё равно уже не было — одна щепа торчала из-под лопнувшей и изорванной в клочья кожи. Перехватил рогатину двумя руками, наставил окровавленный рожон.
Впереди него уже никого не оставалось — частый строй полоцкой рати распадался, щетинясь редкими кучками кметей, огрызался стрелами и сулицами, кусался стальными рожнами копий. Но тонул в снегу и вражьей толпе, рассыпался.
Киевская пехота наседала.
— Не пора ли ударить, княже?! — бросил гридень Витко, сжимая меч и подавшись вперёд, напряжённым взглядом вцепясь в происходящее на поле.
— Пора, друже, пора! — Всеслав кивнул трубачу, тот весело улыбнулся и вскинул к губам рог. Битва тешила его юную душу, заставляла играть кровь.
Гулкий и звонкий рёв разнёсся над полем, будоража кровь в жилах.
С глухим звоном вылетел из ножен и пронзил воздух древний Рарог.
Полоцкая конница дрогнула, заволновалась и двумя потоками покатилась на широкое поле.
— А-а-а-а-а! — семисотенная конная орава текла, растягиваясь в ширину и охватывая правое крыло киевской рати.
— А-а-а-а-а! — гридень Несмеян крутил над головой меч, который вдруг стал легче пушинки. Дивиться тому было некогда — они с врагом стремительно сближались.
— А-а-а-а-а! — княжич Брячислав орал вместе со всеми, преодолевая лёгкую оторопь в душе. Хоть и ведомо, что не меньше четверых кметей прикрывают его с двух сторон, а только всё одно сидит в душе какая-то подлая трусливинка. Одолевая себя, княжич рванул из ножен меч, вскинул его к пасмурному небу. — Бей!
— А-а-а-а-а! — воевода Брень, тоже как мальчишка захваченный общим ратным порывом, орал, крутя на скаку тяжёлую острожалую однолёзую совню.
— А-а-а-а-а! — неслась вторая полоцкая конная рать, рассекая густую снежную коловерть, ощетинясь рожнами копий и мечевыми клинками — восемь сотен конных кметей.
Врезались.
С лязгом ломились сквозь вражий строй, рубя и сокрушая врага рогатинами и совнями, прорубаясь мечами.
Киевская рать остановила натиск.
Вспятила.
Поползла в стороны, растекаясь перед полоцким конным клином правого крыла — его вёл сам князь Всеслав, буйный и стремительный, словно сам Велес в гневе, блистая стремительным Рароговым жалом, расплёскивая в стороны длинные стремительные полотнища крови. Киевские кмети поневоле бросали копья и совни, разбегались, не в силах совладать с древним ужасом, враз восставшим в их крови перед потомком Дажьбога и Велеса и перед мечом из Кузни Богов.