Дегуманизация медиапространства: проблемы и решения

Бузин Валерий

Концепция Э. Гидденса опирается как на феноменологическую, так и на структуралистскую традиции, интегрируя подходы, восходящие к субстратному пониманию социального пространства в традиции Э. Дюркгейма и развиваемые инвайронментальной школой Р. Маккензи, А. Холи, Р. Парком, У Коттоном, Данлапом (Cotton, Dunlap, 1978), и подходы, идущие от П. Сорокина и, в известном смысле, от Т. Парсонса и направленные на трактовку рефлексивного социального пространства как поля связей между акторами социального взаимодействия.

Категория социального пространства переосмысливается и в работах Ю. Л. Качанова, использующего неевклидову геометрию при изучении политических отношений. Он вводит в научный дискурс понятие политической топологии, которое представляет собой структуру идентифицированных и маркированных открытых множеств и отражает свойство многомерности социального пространства. «Открытые множества политических событий конструируются на основе целостной совокупности отношений по широкому спектру критериев». Структура политической топологии, по мнению автора,

определяется в каждый момент времени исходом борьбы между коллективными и индивидуальными акторами, занимающими различные позиции социального пространства. Вслед за Э. Гидденсом, М. Арчером и П. Штомкой, Ю. Л. Качанов поднимает важную проблему рефлексии социального пространства. Он утверждает, что практические схемы, с помощью которых акторы воспринимают социальную действительность, есть результаты интериоризации социальных отношений. Отсюда практические схемы принуждают акторов принимать социальную действительность такой, какая она есть, воспринимать ее как нечто само собою разумеющееся, присваивать ее, а не рефлексировать и противопоставлять ей другие «возможные миры» (Качанов, 1996). Данную проблему в рамках гуманизации социума рассматривает С. А. Кравченко. По его мнению, становящаяся реальность усугубляет побочные эффекты прагматизма и формальной рациональности в их воздействии на мышление и поведение человека. С помощью гуманистически ориентированного управления их влияние может быть минимизированным (Кравченко, 2013). Описанная выше проблематика социологии пространства напрямую выводит нас к идеям П. Бурдьё, согласно которому наше пространство жизни, которое мы познаем, является социально сконструированным, проекцией пространства социального – социальной структурой в объективированном состоянии, воплощением прошлых и нынешних социальных отношений. Это хорошо согласуется с тезисом Э. Гидденса о непрерывной структуризации социальной реальности. Фактически в подходе П. Бурдьё речь идет о перманентной деятельности социальных субъектов по порождению социальных пространств (Бурдьё, 2007). По его мнению, восприятие социального мира содержит конструктивный акт, то есть продукт предшествующей деятельности. В трактовке П. Бурдьё социальное пространство сконструировано так, что индивидуальные и коллективные акторы, размещенные в нем, имеют тем более общих свойств, чем более близки они в этом пространстве (поле), и наоборот. Социальные дистанции не всегда совпадают с пространственными. Близкие в социальном пространстве индивиды хотят стать близкими и в пространстве географическом.

Одно из преимуществ, продолжает Бурдьё, которое дает власть над пространством – возможность установить дистанцию от вещей и людей, стесняющих или дискредитирующих, – например, через навязывание столкновений, переживаемых как скученность, как социально неприемлемую манеру жить или быть, или даже через захват воспринимаемого пространства – визуального или аудиального – представлениями или шумами, которые, в силу их социальной обозначенности и негативного оценивания, неизбежно воспринимаются как вмешательство или даже агрессия. По всей очевидности, П. Бурдьё развивает идею социальной дистанции Г. Зиммеля, говоря, что ничто так не далеко друг от друга и так не невыносимо, как социально далекие друг от друга люди, которые оказались рядом в физическом пространстве.

По мнению П. Бурдьё, концентрация капиталов определенного вида дает преимущество в борьбе за обладание социальными благами, то есть наделяет агента определенной властью. Он рассматривает капиталы как «структуры господства», выделяя четыре основные группы капиталов. Это экономический, культурный, социальный и символический капиталы (Bourdieu, 1986). П. Бурдьё говорит о том, что социальную значимость, которой обладает тот или иной субъект социального пространства, во многом определяет символическая ценность. Символическая власть в этом смысле, по его определению, есть власть конструирования мира при помощи слов, используемых для описания или обозначения индивидов, групп или институций. Сейчас многие имиджевые практики (реклама, маркетинг) активно используют этот практический потенциал символического капитала.

Вслед за П. Бергером и Т. Лукманом (Бергер, Лукман, 1995), субъективная повседневная реальность становится главным наполнением социально-пространственных отношений для А. Турена (Турен, 1998), А. Лефевра (Lefebvre, 1991), П. Ансара (Ансар, 1996). Предметом изучения социологов становятся мозаичность поведенческих пространств, ролевые, вещно-бытовые пространства, их институциональная природа. А. Лефевра, в частности, интересуют следующие поля: во-первых, физическое – природа, космос; во-вторых, ментальное, включающее логические и формальные абстракции, и в-третьих – социальное. Идеи А. Лефевра интересны тем, что в его теории пространство существует как физическая реальность и как форма репрезентации этой реальности. Эта мысль использована нами при обосновании концепта внетерриториального пространства рефлексивного типа, создаваемого современными средствами массовой коммуникации.

Рассмотрение пространства с точки зрения деятельностного подхода подразумевает прежде всего специфическую плюральную рациональность, воплощающуюся в регулярно повторяющихся практиках повседневной жизни. Повседневность – это процесс «оповседневнивания», протекающий в многообразных формах упорядочивания, «рутинизации» пространства и времени, которые маркируют собой различные типы рациональности, стили и нормы жизни –

выходящие, однако, за границы конкретной культуры. Так, сегодня контекстом для действия может служить событие, происходящее за тысячи километров от актора. Изменение масштабов и форм человеческой деятельности, вызвавшее необходимость переосмысления представлений о пространстве, требует такой концепции действия, в которой последнее предстало бы как та самая «связь условий», сделавшая возможными, в том числе, и новые формы социально-пространственных отношений. Этим требованиям соответствует концепция креативного действия Х. Йохаса. Человеческое действие всегда структурировано той ситуацией и теми отношениями, в которую вовлечен тот, кто его совершает [2] . Ситуация, по Х. Йохасу, является вызовом, в ответ на который человеку-актору приходится креативно рефлексировать, воплощая некоторые из заложенных в ней смыслов и возможностей (Йохас, 2005). Таким образом, по Х. Йохасу, если пространство является прагматической схемой, обнаруживающейся в самой структуре жизненного мира как «взаимосвязи значимости», то социально-пространственные отношения – это формы креативного воплощения возможностей этой практической схемы в человеческом действии.

2

В связи с этим М. Мерло-Понти писал следующее: «Если рассматривать событие вблизи, в тот момент, когда оно переживается, кажется, что всё происходит случайно, что всё решилось благодаря каким-то амбициям, удачной встрече, благоприятному стечению обстоятельств. Но одна случайность уравнивается другой, и вот уже собирается множество фактов, вырисовывается определенный способ выбирать позицию в отношении человеческой ситуации, событие, контуры которого определились и о котором можно говорить» (Мерло-Понти, 1999, с. 19).

Вместе с тем, деятельность современных акторов не происходит исключительно в глобальном контексте, а в определенной степени обусловлена локальной реальностью. Фактически современные акторы существуют и функционируют в глоболокальной реальности. Глоболокализация, по Р. Робертсону, обозначает современную форму глобализации, предполагающую пространственно-временное сжатие, взаимодействие между глобальными и локальными социокультурными процессами (Robertson, 1992). По Н. Луману, «пространство конституируется из того, что две разные вещи не могут в одно и то же время занимать одно и то же место» (Луман, 2007).

Из этого следует, что территориальная локализация неотъемлемо входит в те или иные действия. Сделаем два промежуточных вывода. Первый – «базы оперирования» актора могут быть локально детерминированы, что предполагает ограниченность диапазона их социальных действий, исходящую из их привязанности к локализованным материальным артефактам; локализации накладывают ограничения на действия акторов, относятся к «базам оперирования», а группа людей, которые встречаются там в одно и то же время для взаимодействия, характеризуется как территориальная общность, однако обусловленная ныне глобальными процессами. Второй связан с использованием принуждения в отношении акторов, что обусловлено локальным структурированием сообществ. По Дж. Ритцеру, пространство – «не только средство производства, но и средство контроля, доминирования и власти» (Ritzer, 2010); в современной социологии придается большое значение информационному измерению. Так, Г. Шиллер считает информационное измерение наиболее важной подструктурой социального пространства. Социальная стратификация в обществе в информационную эпоху изменяет свою специфику. В обществе усиливается дифференциация по признаку информационного обладания (Schiller, 1983, p. 88). В информационном измерении не только социальное пространство по-иному структурируется, но и реальные отношения в таком информационном пространстве подменяются виртуальными. Это раскрывается в теории информационального сетевого общества М. Кастельса, суть которой сводится к следующим пяти положениям (Castells, 2010).

1. На смену информационному обществу приходит информациональное общество, ключевой чертой которого является сетевая логика его базовой структуры: информационные сети по-новому организуют производство и маркетинг по всему миру, что, в частности, выражается в уменьшении роли национальных государств, ибо их границы перестают быть препятствием на пути информационных потоков; конкурентоспособность агентов сети (фирма, регион, нация) зависит от способности генерировать, обрабатывать и эффективно использовать информацию, основанную на знании; экономическая деятельность общества основана на глобальном функционировании – капитал, труд, сырье, управление, информация, рынки организуются в глобальном масштабе с использованием разветвленной сети.

2. Обосновывается концепт пространства мест. По М. Кастельсу, подавляющее большинство людей, как в развитых, так и в традиционных обществах, «живут в конкретных местах и воспринимают свое пространство как пространство мест. Место – это территория, форма, функция и значение которой содержатся в границах физической близости… Но поскольку доминирующие функции и власть в наших обществах организованы в пространстве потоков, структурное господство этой логики очень существенно меняет значение и динамику мест… Доминирующая тенденция направлена к горизонту сетевого внеисторического пространства потоков, стремящегося навязать свою логику рассеянным сегментированным местам, все слабее связанным друг с другом, все менее и менее способным пользоваться общими культурными кодами».