Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII-XIX веков
Шрифт:
Такой ответ вынуждает Зарецкого закусить губу. Почему?
Для людей пушкинской эпохи этот психологический нюанс был совершенно ясен. Во-первых, Онегин опоздал, что согласно дуэльному кодексу расценивалось как неуважение к противнику и его секундантам. Явившийся вовремя был обязан ждать опоздавшего не более четверти часа, а на опоздавшего ложилась тень подозрения в трусости. Ленский, кипящий
И еще раз пренебрегает Зарецкий своей обязанностью секунданта, который должен был предложить противникам помириться уже на самом месте поединка.
Обозначив на снегу две черты (барьеры), Зарецкий отводит каждого из участников на шестнадцать шагов от барьера. Таким образом, по сигналу секунданта они начнут сближаться и каждый может сделать выстрел, не переходя барьера. Расстояние между барьерами приблизительно десять метров (шагов). Условия для дуэли, в которой противников не разделяет кровная вражда, максимально жестокие. На таких условиях стрелялся с Дантесом Пушкин, а ведь между Онегиным и Ленским не было ненависти.
Следует команда Зарецкого: «Теперь сходитесь». Право первого выстрела принадлежит тому, кого вызвали на дуэль, то есть Онегину. Однако что стоило ему, уже осознавшему свою неправоту в инциденте, выстрелить в воздух?
Нет, такой жест выглядел бы оскорбительным. Стрелять в воздух имел право тот, кто стрелял вторым. В противном случае Онегин как бы связывал руки противнику, побуждая и его к великодушию.
Подобный случай описан в романе Ф. Достоевского «Бесы». «Я заявляю, – прохрипел Гаганов… – что этот человек (он ткнул опять в сторону Ставрогина) выстрелил нарочно на воздух… умышленно… Это опять обида! Он хочет сделать дуэль невозможною!» – «Я имею право стрелять как хочу, лишь бы происходило по правилам», – твердо заявил Николай Всеволодович. – «Нет, не имеет! Растолкуйте ему, растолкуйте!» – кричал Гаганов. <…> «Для чего он щадит меня? – бесновался Гаганов, не слушая. – Я презираю его пощаду… Я плюю… Я…» При промахе обоих дуэлянтов все начиналось снова. Поэтому лучшее, что мог сделать Онегин, целиться так, чтобы не причинить Ленскому особого вреда, попасть в руку или в ногу. Но из пистолетов того времени даже лучшим стрелкам такая точность не всегда давалась. Вспомним пушкинского Сильвио («Выстрел»), который ежедневно упражнялся с пистолетом, чтобы уметь попадать в карту.
Все это Онегин не рассчитывает, а знает изначально, почти на уровне автоматизма, ибо он дышит воздухом среды, в которой дуэль не есть явление экстраординарное. И уклониться от требований дуэльного кодекса – значит обречь себя на стыд и бесчестие, сделаться объектом сплетен.
А этого он боится, пожалуй, больше всего. Человека, убившего противника, будут побаиваться, но не осуждать, тогда как тому, кто «попал в историю», несдобровать. «О! история у нас вещь ужасная; благородно или низко вы поступили, правы или нет, могли избежать или не могли, но ваше имя замешано в историю… все равно вы теряете все: расположение общества, карьеру, уважение друзей… попасться в историю! ужаснее этого ничего не может быть, как бы эта история ни кончилась!» (М. Лермонтов. «Княгиня Лиговская»)
Правда, Онегин перед выстрелом сделал попытку переломить ход событий, попытку, которая, с точки зрения блюстителя дуэльных правил, тоже является нарушением.
Онегин Ленского спросил:«Что ж, начинать?» – Начнем, пожалуй, —Сказал Владимир…Мы знаем, что с момента предъявления вызова противники могут общаться меж собой только письменно, разговаривать им не разрешено, тем более на месте поединка. И если Онегин обращается к Ленскому, то только в надежде, что тот хотя бы в последнюю минуту одумается, откажется от выстрела и тем самым позволит Онегину не потерять лица.
Конец ознакомительного фрагмента.