Дела семейные (сборник)
Шрифт:
Но он молчал. И она решилась тихонько спросить:
– Придете еще?
Он ответил не сразу. На губах его что-то зашевелилось: не то улыбка, не то смешок. И Алино сердце тревожно толкнулось.
– Хорошо, – сказал Женька. – Приду. Только не завтра: зачет надо спихнуть. Вот когда станете студенткой, тогда войдете в мое положение.
Положение действительно было сложное. И не потому, что зачеты: «культпоходы» в кино, как понимал Женька, грозили повернуться другой стороной. Но он не был из породы обманщиков и помнил, что обещал прийти.
– Застыла я совсем!.. – сказала она жалобно.
– Ах ты, бедненькая!.. – Женька забрал ее негнущиеся пальцы в свою горячую лапу. – Идем вон в тот подъезд, там тепло, наверное.
Он не заметил, как сказал ей «ты». А она заметила. И покорно пошла за Женькой в теплый темный подъезд. Уже там Женька почувствовал, что дал маху: в подъездах парочкам просто положено целоваться. А это пока что было ни к чему. Поэтому он стоял молча, прислонясь спиной к противоположной стенке, и наблюдал за Алей.
– Ну, детский сад!.. Отогрелась? – с легкой усмешкой спросил он. – Можно выводить на прогулку?
– Еще постоим, – попросила Аля.
– Ну, постоим.
Но долго задерживаться в подъезде было неудобно: мимо проходили, разглядывали их. Тогда они снова вышли в сквер, постояли у вымороженного, присыпанного снегом фонтана. Аля чуть заметно переминалась с ноги на ногу. Женька поглядел на ее туфлишки, и его спокойную, беспечную душу ущипнула жалость.
– Знаешь, мы, пожалуй, успеем на девятичасовой. Ты постой здесь, а я произведу разведку.
– Нет, нет я с вами!.. – Аля схватилась за Женькину руку. – А то ну-кось потеряюсь…
Женьке вдруг захотелось быть страшно ласковым.
– Не потеряешься. Ну, бежим, малыш, а то ну-кось опоздаем!
…На этот раз уже Женька не мог сосредоточиться, и многое проходило мимо него. На экране красивая колхозница плакала от любви к секретарю райкома. Слезы ее были искренни, но женщина эта была что-то не в Женькином вкусе: он не очень ценил в женщинах энергию и ретивость.
Героиня фильма даже чем-то напоминала Женьке собственную мать, женщину твердых, решительных повадок, к которым он привык, но которых не хотел бы видеть в будущей подруге.
Рассеянность и туман в душе мешали Женьке сосредоточиться и хотя бы посочувствовать героине, как она того, бесспорно, заслуживала. И это за него сделала Аля.
– Ведь это такая женщина, такая женщина! А он – в сторону!..
Женька с любопытством посмотрел на Алю, как смотрят на дитя, сказавшее вдруг какую-нибудь мудрость.
– Бывает, малыш, бывает, – сказал он, слегка задетый. Но тут же пошутил: – Только ты не переживай, увидишь, героиня непременно найдет свое счастье в самоотверженном труде на благо…
Аля вдруг прервала его очень серьезно:
– Не надо, Женя! Зачем шуточки?
Он еще больше удивился, но улыбнулся широко.
–
В этот вечер уже не Аля, а Женька спросил первым:
– Ну, когда же встретимся?
От матери Женька не считал нужным скрывать эти встречи. Тем более что она поинтересовалась, где это он теперь почти каждый вечер шастает.
– С подшефницей ходил в филармонию. Осваиваем классическое наследство.
– Это с Алевтиной, что ли? – не сразу поняла Екатерина Тимофеевна и покачала головой: – То-то, я вижу, заниматься стало некогда: все вечера где-то «осваиваешь»…
Сама она Алю уже давно не видела и, придя в отделочный цех, остановилась, неприятно задетая: Аля за это время и похудела, и выросла, и постройнела, и вообще стала какая-то другая. Стала выше, потому что поднялась на каблучки, потому что высоко начесала волосы. Тоньше, потому что на ней было темное прямое платье вместо пестрого расклешенного, в котором ходила раньше. Стала бледнее, потому что, наверное, на одном хлебе сидела: иначе откуда же сразу платья пошли да туфли; вот и сумочка модная на верстаке лежит. И красивее стала девчонка, потому что влюблена, – это сразу поняла Екатерина Тимофеевна. Сияет, ну просто сияет, дурочка!
И Екатерина Тимофеевна не сдержалась, улыбнулась. Аля же засмущалась, забормотала что-то:
– Ой, да это вы!.. Я все зайти к вам хотела… Смотрите, Екатерина Тимофеевна, как я теперь работаю. Честное слово, все сама, самостоятельно. И не бракуют у меня больше.
– Это хорошо, – сдержанно отозвалась Екатерина Тимофеевна, замечая, что Аля все-таки боится смотреть ей в глаза. – Только вот, я гляжу, что-то модна ты очень стала. Много, что ли, заработала?
– За январь шестьдесят шесть, а в феврале больше, наверное, будет.
«Влюблена, влюблена, чертяка, – наблюдала Екатерина Тимофеевна. – Простым глазом видно, что влюблена. Закрутил Женька ей голову…»
Недоброе чувство поднималось и росло, хотя Екатерина Тимофеевна старалась его приглушить: «Чего я себя настраиваю? Может, пустяки все…»
– Ну, шикуй, только ума не теряй, – холодно сказала она Але. – Помнить надо, что ребенок у тебя растет. Ребенок дороже тряпок.
Аля сразу сникла. Сказала совсем тихо:
– А я не забываю… Я им все время посылаю. А туфли… я их по случаю взяла, они недорогие. И платье… У меня ни одного хорошего не было, я и решила. В цех потому надела, что на концерт сегодня сразу пойдем…
Она проговорилась и невольно закрыла рот коричневыми пальцами. А Екатерина Тимофеевна молча отошла.
…Вечером сын вернулся поздно. Екатерина Тимофеевна не ложилась, ждала его. Он шумно пожевал что-то в кухне, прошел в свою комнату и лег на постель с книжкой. Мать подошла и села рядом.
– Знаешь, Женя, что я скажу… Ты, по-моему, неправильно поступаешь, что этой девчонке голову морочишь.
Женька вскинул брови, отложил книжку.
– Что значит морочу?
Екатерина Тимофеевна искала подходящие слова.