Делай со мной что захочешь
Шрифт:
«Я ведь уже говорил, что мне…»
«Вам нечего сказать, нечего сказать? Но, мистер Моррисси, может быть, вы все-таки поделитесь с нами, поколеблена ли ваша вера?»
«Какая вера?»
«Ваша вера в полицию или…»
«Или во что?..»
«В возможность справедливого суда?»
Джек улыбнулся и покачал головой. Держался он очень спокойно. Чемоданчик он сунул под мышку. Позади него, удивленно глядя в аппарат, стояли какие-то люди — посетители больницы; мимо, хихикнув, проскочила медицинская сестра. Когда Джек не ответил на вопрос, репортер поднял микрофон к самому его лицу и спросил:
«Мистер Моррисси, вы действительно сказали — ведь вы же сказали, что сочувствуетеправым организациям?.. Но чтобы внести полную ясность, чтобы нашим телезрителям все стало ясно, вы имеете в виду… что?»
«Они стремятся к героике; я их за это не виню: они не верят ни в Бога, ни в нашу страну, ни в народ, ни в массы, — сказал Джек. — Вот почему они опасны… А теперь, если вы позволите…»
«Но вы-то верите?.. Во что? Как вы это сформулируете?»
Джек улыбнулся и начал протискиваться к выходу.
Тогда репортер быстро произнес:
«Ну, а вот вы сами, такой человек, как вы, посвятивший себя определенному делу, — человек, о котором, я думаю, вы это знаете, у нас ходят самые противоречивые слухи, — считаете ли вы, что такой человек, как вы, может быть назван героем? Я хочу сказать — человек, всегда стремящийся защищать жертв нашего общества? Я хочу сказать — кого бы вы назвали истинным героем? Вы бы это не пояснили?»
Улыбка Джека превратилась в гримасу ярости. Элина прикрыла глаза, так что лицо его расплылось перед нею. Она сидела очень близко к экрану и сейчас от сознания своего бессилия прижалась к нему лбом. Звук был приглушен. В другой части дома работал ее муж. Элина напала на этот сюжет в шестичасовой передаче новостей и сейчас снова смотрела его в конце передачи новостей в одиннадцать пятнадцать: она не была уверена, что раньше правильно расслышала, чем кончилось интервью. Может быть, сейчас оно не оборвется так внезапно и не создастся впечатления полного провала.
«…подлинные герои нашего общества? — говорил тем временем Джек с таким тонким сарказмом, что это казалось изысканной вежливостью. — Это не такие люди, как я, и даже не такие, как Меред Доу. Нет. Безусловно, нет. Подлинные герои у нас — наркоманы».
«Я что-то не понял… Вы сказали наркоманы?»
«Они больше всех трудятся. Они заслуживают признания. А их третируют, с ними не считаются, их критикуют, — сказал Джек. — Их в Детройте такое множество, а они никак не организованы… их силы не объединены. Если, конечно, у них нет какой-то тайной организации. Они представляют собой важнейшую прослойку нашего общества — вот они герои».
«Мистер Моррисси, наши телезрители скорее всего решат, что вам надоели мои вопросы или что они вызвали у вас раздражение, сарказм, и я знаю, что вы много работаете и…»
«Ах, сарказм? Сарказм? При том, что мне известно, как трудно внушить людям простейшие истины? Откуда же у меня может взяться сарказм?»
«…в вашей работе вы, безусловно, общаетесь… бываете связаны… с жертвами нашего общества, которые, конечно, заслуживают того, чтобы их интересы, как и интересы любого человека, даже состоятельного, были должным образом представлены, и, возможно, вы не отказались бы высказаться по поводу тяжелого положения, в котором находятся наркоманы здесь, в одном из крупнейших городов нашей страны?»
«Да, хорошо. Они — подлинные герои общества потребления. Это они— идеальные потребители, а вовсе не домохозяйки. В плане экономики у них не бывает застоя. Они движут экономику вперед. Они — идеальные труженики, трудятся они непрерывно — такое трудолюбие ни одному пуританину и не снилось — по двенадцать-пятнадцать часов в день, триста шестьдесят пять дней в году — вечно рыщут, нет у них ни отпусков, ни уик-эндов. Если бы все наше общество можно было превратить в общество наркоманов, оно крутилось бы само, вечно. Покупать-продавать, непрерывные сделки на улицах, рынок, где есть и спрос и предложение и где очень мало жалоб от клиентов. Рынок отражал бы малейшие изменения в экономике и, следовательно, больше соответствовал бы идеалам laissezfaire [16] капитализма… которые — я думаю, вы согласитесь со мной — были подорваны и преданы многочисленными либеральными администрациями, сменявшими друг друга у нас в Вашингтоне…»
16
В данном случае: свободы действий (фр.).
«А эти ваши взгляды… м-м… мне кажется, эти ваши взгляды чрезвычайно интересны, но, пожалуй, не очень серьезны?.. Таких же взглядов придерживается и ваш клиент, Меред Доу?»
«У него нет никаких взглядов. Ему проломили череп».
На этом телесюжет обрывался. Элина смотрела на экран и ждала продолжения: ей казалось, что в шестичасовом выпуске новостей Джек сказал что-то еще. Но уже снова включили телестудию, и диктор с мальчишеским лицом и очень широким цветастым галстуком, время от времени отрывая глаза от листа бумаги, улыбался в аппарат.
«…это очень серьезно, когда насилие начинает бушевать у самого нашего порога, — говорил он. — А теперь слово Бадди Бенедикту, который расскажет о погоде в Детройте и прилегающем районе…»
Элина выключила телевизор.
Она продолжала сидеть, прижавшись лбом к экрану. Отчаяние последних недель снова нахлынуло на нее — она сама не знала почему; возможно, это свидетельство того, что ее любимый существует, что он связан с миром, к которому она не имеет никакого отношения, было невыносимо для нее. Тем не менее мозг ее не мог на этом сосредоточиться. Мысль скользила, спотыкаясь о предметы, ни на чем не задерживаясь, так же как ее взгляд не мог сосредоточиться на картинке телеэкрана, отчего лицо любимого превращалось в расплывающееся пятно.
А затем другая частица ее, с почти такой же, как у Джека, быстротой, логичностью и безапелляционностью отчетливо сформулировала мысль: «Какое это имеет значение?», она путает себя с каким-то другим человеком, она-то ведь свободна, как свободны все люди друг от друга. Не может он целиком принадлежать ей, да он ей в общем-то и не нужен. Она подумала: «Я же не его жена. Проиграет ли он или даже выиграет, меня это не касается».
Но и на этом голосе, звучавшем в ней, она не могла сосредоточиться мыслью. Она сидела, прижавшись лбом к экрану, закрыв глаза. Она чувствовала себя беспомощной и в то же время огражденной от опасности, как дитя.
Четыре из произошедших в 1971 году 690 случаев убийств были совершены в Детройте разъяренным отцом, выследившим свою сбежавшую дочь и ворвавшимся в квартиру, где эта четырнадцатилетняя девчонка поселилась с дюжиной других юнцов, — было это недалеко от того места, где жил сам Джек. Двое-трое подростков сидели на голом полу, несколько человек стояли, кто-то входил в комнату, кто-то из нее выходил, когда отец ударом ноги распахнул дверь и начал на них орать. Потом никто уже не мог вспомнить, что он орал, и он сам ничего не помнил. Дочь и ее компания уставились на него — перед ними был мужчина средних лет, в куртке, он всхлипывал, в руках у него был «спрингфилд». А через несколько секунд трое были уже мертвы, включая его дочь, а четвертый — юноша лет двадцати с небольшим, недавно приехавший в Детройт и зашедший в квартиру всею за полчаса до этого, — умирал: часть лица у него была снесена выстрелом, что впоследствии затруднило опознание. Под конец выяснилось, что он был из Сент-Пола, штат Миннесота.