Шрифт:
А.М.Горький
Делёж
От церкви на площадь падала большая и густая тень. Недавно перестал идти обильный летний дождь, и между выбоинами в мостовой площади скопились маленькие лужицы воды. Тусклые там, где их покрывала тень от церкви, они отливали серебром вне границ тени, отражая в себе лучи луны - полной, яркой и неподвижно стоявшей в мягком синем небе. Отошла всенощная, и через площадь в разные стороны расходились тёмные фигуры людей. Они, осторожно обходя лужи, пропадали в улицах - пяти узких каналах, выходивших на площадь.
И
В то же время из одной улицы появилась крупная, немного согнутая фигура человека и, медленно шагая, направилась в сторону первой. Шла она, не разбирая дороги, и лужицы воды то и дело всхлипывали под её ногами, разбрызгиваясь по сторонам. Вот они обе сошлись в одну массу, - вторая фигура скрыла собой первую, изогнувшись над ней.
– Ты чего шаришь?
– раздался хриплый, надтреснутый бас.
– Пятачок!
– ответил звонкий детский альт, озабоченно и тревожно. Стал считать, сколько всего, а он, еретик, вырвался из рук, да и покатился. Сколько вот ищу! Ах ты!
– Верно знаешь - пятачок?
– меланхолично спросил бас.
– Ну, ещё бы! Она всегда пятачок даёт... Это вот её и был.
– Кто - она?
– Она-то? Барыня такая...
– И всегда пятачок?
– вздохнул большой.
– Всегда...
– кратко и озабоченно кинул мальчик.
И всё так же плотно слитые в густое тёмное пятно, они оба замолкли, тщательно шаря по земле.
– Не найти! Вода. Грязь. А монета крупная. Жаль!
– проговорил бас, вздохнул и выпрямился.
– А наплевать ин!
– вдруг решил маленький и тоже встал во весь рост. Он был горбат, а его собеседник высок, тонок и странно съёжен. Казалось, что его сильно ударили сверху по голове и она у него глубоко вошла в плечи.
– Наплевать?
– задумчиво переспросил он.
– Ишь ты! Много, значит, насбирал?
– Ежели без пятачка - двадцать две!
– самодовольно ответил горбун.
– Хорошо дают, значит! А вот мне - не везёт! Ступай, говорят, работай. В трудолюбивый дом. Вроде как бы в тюрьму. Хе! Разве я могу... со всякой рванью? Ты мал вот... ничего не понимаешь.
Он заговорил обиженным тоном, а кончил уже с раздражением. Оба они стояли неподвижно друг против друга.
– Этто меня сцопали в дом-то, - оживлённо заговорил горбатый мальчик.
– Привёл бутошник... а там этакой дяденька в очках. Бутошник говорит: "Вот, говорит, ваше благородие, - поймал! Получите!" Тот меня сейчас же мочало щипать засадил. Жарко. Беда! В глаза, в нос - пыль лезет. Уж я чихал, чихал! Ах ты!
– И мальчик засмеялся, вспомнив, как он чихал.
– Ну?
– с интересом спросил большой.
– Ничего. Убёг на другой день.
–
– Убёг...
– Ага! Вот видишь ты!
– с большим торжеством в тоне заявил большой, но не пояснил, что именно нужно было тут видеть. Где-то в одной из улиц раздались дребезжащие звуки трещотки ночного сторожа. Вслед за ними раздался удар в колокол. Печальный медный звук, волнуясь, поплыл в воздухе, медленно угасая и точно жалуясь на что-то.
– Идти уж!
– сказал мальчик и двинулся вперёд.
– Ты куда? Квартира - мать-отец есть, али так где?
– спросил его собеседник, крупно шагая рядом с ним.
– Я-то? Так. Мать померла в холеру. Я тут у тётки.
– Родная?
– Тётка-то? Нету. Где уж ей? Так, злая пьяница...
– ответил мальчик, очевидно, имевший высокое мнение о родных.
– Бьёт?
– Ищо бы! Вот как дует... Чем попадя...
– Это уж всегда так, - утешил его спутник. Они вошли в узкую улицу и медленно шагали вдоль её, держась тени зданий... Кругом было пустынно и темно. Где-то громкий дребезг пролётки нахально врывался в печальную тишину ночи...
– А отец?
– Отца-то не было...
– равнодушно ответил мальчик.
– А! Бывает и это. Часто бывает. У нас тоже вот горничная - родила сына, а отца нет! Почему такое? Где? Тю-тю!
– юмористически печально рассказал старший из спутников.
Мальчик тихо рассмеялся и, помолчав, задумчиво проговорил:
– В нашей улице много ребят, которые без отцов родились. Это вот потому всё, что уж больно свободно матери-то ихи гуляли, - тоном взрослого и не без цинизма кончил он.
– Верно! А ты из какой улицы?..
– Я? Из Полевой. А ты?
– А я с той, на которой лучше. У меня, брат, нет квартиры-то. Была она... да вчера выгнали вот...
– А ты кто?
– тихо спросил мальчик, поднимая голову и заглядывая в лицо своему спутнику.
– Я, брат, лакей был... Ха-ароший лакей! Большие жалованья получал. Ну... спился. От хорошей жизни... спился. Где бы держаться мне за фарт и руками и зубами, - я зачертил вовсю. Потому - скучно жить... И больше ничего... Я и давай пить. Попил - и пропал. Здорово попил! Учись вот...
Мальчик молчал, должно быть, думая, чему можно учиться в этом рассказе. И его спутник тоже молчал.
Так прошли сажен десять...
– Мальчик!
– вдруг тихо и просительно начал бывший лакей и почему-то оборвался.
– А?
– И мальчик, шагавший задумчиво и неторопливо, приподнял голову.
– Вот что, мальчик... Дал бы ты мне немного милостыни-то? а?..
– Ишь ты!
– сказал мальчик, сухо усмехаясь. Потом он оттолкнулся в сторону от спутника и, весь съёжившись, встал у тумбочки, облокотясь на неё и с усмешкой недоверчивого ожидания глядя на своего собеседника. Тот - тоже остановился и зачем-то поправил рваный картуз на своей голове, не переставая говорить: