Дело №1

Биргер Алексей Борисович

Генерал просмотрел список с моими пометками.

— Ишь ты! — усмехнулся он. — Больше всего плюсов — в четвертом взводе! Дегтярев — плюс, Карсавин — плюс, Конев — плюс, Угланов — плюс, Шлитцер — Плюс, и только у Туркина и Бокова плюсы с вопросительным знаком. Просто вопросительного знака не влепил никому. Чего это ты им так симпатизируешь? Из-за той истории?

Да, история основательная вышла. Молодцы, ребята, не подвели! И язык будут держать на замке, это точно. Я вспомнил Анатолия Дегтярева, как он сидел на пеньке и дрожащей рукой принимал у меня сигарету.

— Понимаешь, Валентин, я сбежал от них, чудом сбежал! — объяснял он. — Началось-то все с того, что опять возник Гортензинский, мол, как же так, пропадаешь ты, а я, вон, хорошо живу, и пострадал-то ты из-за меня. Хотя, честное слово, я тебе только как лучше хотел, и надо бы это поправить. Я сразу подвох заподозрил, только

понять не мог, зачем я вдруг этой скотине понадобился. Потом он речь завел о том, что, вот, мол, мой сын поступает сейчас в кадетское училище ФСБ и имеет хорошие шансы пройти. Тут я уши навострил. Чуять начал, откуда ветер дует. Но не очень понимал, зачем Гортензинскому все это надо. В общем, согласился я на время переехать в Москву, чтобы быть у него под боком. А как переехал, так он начал меня обламывать: мол, жизнь у тебя будет, какой никогда раньше не было, и устроим тебе постоянные встречи с сыном, только ты меня с мальцом познакомь и объясни, что, вот, мол, мы все это благодаря хорошему дяде Паше имеем. И мы уж убедим мальца, что в училище о таких встречах рассказывать не надо. А от тебя малое требуется. Попросить Осетрова или за сына, или, наоборот, против, чтобы сына, понимаешь, не принимали… Это мы еще провентилируем, как Осетров к тебе сейчас относится. Если с сочувствием, то надо «за» просить, а если он тебя на дух не переносит и в пику тебе все сделает, то надо просить «против». Вот так, я начал все больше понимать, что Гортензинский задумал подготовить себе кадры на будущее, которые будут для него внутри нашего ведомства делать, что он захочет. Тогда я решил навестить тебя, но еще не был уверен, что задумал Гортензинский, вот и не стал говорить лишнее. И потом, я всегда после той истории отмыться мечтал, и сейчас, подумал, как раз тот случай. Если я сам во всем разберусь и вам как на блюдечке его коварные замыслы поднесу, то хоть часть прежних грехов с себя сниму, так? Но тут… является ко мне Гортензинский со свитой и говорит: «Мы кое-что переиграть решили, новый план возник. Ты вызовешь Осетрова на встречу — и дашь ему пачку долларов. Он, конечно, откажется, но мы при этом скрытой камерой снимать будем, а уж смонтировать так, чтобы выглядело, будто он деньги взял, наши спецы запросто смогут. Так что действуй!» И понял я, что этого сделать не могу. Потому что даже если я успею тебя предупредить об этом когда ты войдешь в квартиру, ты все равно в ловушке окажешься. Им достаточно будет тебя в квартире заснять, чтобы потом что угодно с пленкой сотворить… И я отказался. Заявил, что вот этого делать не буду, что на такое мы не договаривались. Ну, навалились они на меня, досталось мне крепко, связали, запугивали, всякое говорили. В частности, что пристрелили ведь банкира, которого ты охранял, а теперь и с каким-то Юденичем разберутся, который слишком близко к правде об этом убийстве подошел. Так что меня шлепнуть — это вообще раз плюнуть. И что они так устроили, что в училище и без моего сына «их» пацаны будут. Астафьев, например. А потом меня одного бросили: мол, поваляйся связанным, подумай, немного времени у тебя есть. А я сумел веревки распутать и из квартиры выбраться, через балконы, и кое-как сюда добрался, тебя предупредить… Мне, понимаешь, ничего не надо, я только хочу, чтобы ты мне верил. Ты ведь веришь мне?

— Да, верю, — кивнул я. Хотя правильней было бы сказать не «я верю тебе», а «я верю в тебя».

Гортензинский разыграл карту Дегтярева именно так, как я и предсказывал.

Один вопрос был, самый простой: как Дегтяреву удалось избавиться от веревок, если его связывали профессионалы? Как эти профессионалы позволили ему бежать?

И такой же простой ответ: его связали «понарошку».

Гортензинскому важно было сбросить мне ложную информацию, что Астафьев — уже купленный им паренек, что он, Гортензинский, причастен к убийству Ершова, что Юденич — единственный человек, который сможет дать мне ответы на все интересующие меня вопросы. И он знал о желании Дегтярева хоть в малой степени очиститься в глазах бывших товарищей, знал, что Дегтярев сломя голову помчится ко мне с информацией, которую будет считать бесценной и уникальной. Но для этого надо было, чтобы сам Дегтярев верил, что добыл эту информацию с риском для жизни, что ему чудом удалось удрать… Если бы он хоть на секунду усомнился в правдивости того, чем его пичкают, все бы рухнуло.

Что, кстати, не принижает в моих глазах личного мужества, проявленного Дегтяревым, не заставляет меня меньше его уважать.

И еще — разговор с Галиной Афанасьевной…

Если у нее возникли сомнения, не причастен ли Гортензинский к смерти ее мужа — то почему сомнения возникли только сейчас? Ведь все эти годы, я думаю, она делала все, чтобы узнать подробности о причинах и обстоятельствах той трагедии. Все годы, на протяжении которых она сотрудничала с Гортензинским. И вдруг… Будто ей туманно намекнули, что такое возможно.

Она вроде бы всего лишь просила за Юденича, а на самом деле туманно намекнула на возможного убийцу: мол, разберись, если поймешь, о ком я толкую, правда ли это,?..

Я одно могу сказать: если бы это было правдой, она бы узнала об этом намного раньше. Выходит, это ложь. Ложь, которую подсунул ей Гортензинский. Точно так же он ложь подсунул и Дегтяреву. Но зачем было настраивать Ершову против себя, ведь это может подтолкнуть ее к мести ему самому?

И этот визит отца Владимира, его рассказы…

Если обобщить все, получается, что цель была одна: внушить мне, что среди поступивших обязательно окажутся два-три мальчишки, уже попавших под влияние Гортензинского, и что единственный способ его остановить — это немедленно увидеться с Юденичем и получить от Юденича убийственные для Гортензинского сведения о причастности Гортензинского к убийству Ершова…

Гортензинский так хотел убедить меня в его причастности к этому убийству, что можно было определенно заявить: на самом деле он к убийству не имеет отношения!

Он просто хотел спровоцировать мою встречу с Юденичем, он обвинял себя в таком страшном деле — и очень заботился о том, чтобы это обвинение дошло до меня! Выходит что совсем не нужна.

Чего же хотел Гортензинский от этой встречи?

Я полагал, что Гортензинский хочет убить всех зайцев разом. Юденич, контролировавший торговлю оружием и отслеживавший законность всех сделок, стоял Гортензинскому поперек дороги. Я тоже стоял Гортензинскому поперек дороги. Если свести нас вместе, то…

То, например, можно заснять на видеопленку и чуть-чуть «подретушировать» нашу встречу, придав ей видимость того, что Юденич передает мне взятку за поступление его сына…

Нет, слабовато. Я не из самых слабых людей, а уж Юденич — тем более. Мы оба — тертые калачи, и сумеем доказать беспочвенность обвинений.

Надо брать более крутые варианты, вплоть до самого худшего. Нас обоих могут убить во время нашей встречи где-нибудь в кафе или в скверике, и при этом не пожалеют нескольких тысяч долларов, чтобы подкинуть на труп одного из нас. Уж тогда это точно будет выглядеть, что мы с Юденичем погибли в момент, когда делили какие-то «грязные» деньги. И более того, вполне правомерной окажется версия, что нас пристрелили не потому, что мы оба мешали каким-то преступникам, а из-за наших собственных грязных дел, какие-нибудь наши сообщники или, наоборот, конкуренты по криминальному бизнесу. Шум, негодование по поводу того, какими сволочами мы оказались, и в этой суматохе Гортензинскому открыт путь и к незаконным сделкам с оружием, и к тому, чтобы пропихнуть в училище несколько «своих» мальчишек. Человек, которого вместо меня поставят начальником училища, просто не успеет вникнуть во все тонкости, ему бы, в этой кутерьме, учебный год благополучно начать, отобрав положенные восемнадцать человек… Да и какого человека поставят вместо меня?..

Все это я изложил в тот вечер генералу, у него на кухне. И добавил:

— Есть несколько зацепок. Во-первых, убийцы должны будут подойти к нам достаточно близко. Ведь им надо не только нас убить или изувечить так, чтобы мы долго находились в больнице, но и деньги или другой «криминал» нам подкинуть. Во-вторых, у нас есть фотографии тех, кто следил и за Ершовой, и за отцом Владимиром. Можно установить их личности. Я уверен, что среди тех, кто на нас может напасть, будет кто-то из них. Оперативники могут опознать их загодя, имея фотографии на руках. В-третьих, я должен получить еще какую-то очень важную информацию. Возможно, от отца Владимира или от Ершовой, но, скорее всего, от Дегтярева. Гортензинский подсунет ему совершенно фантастические сведения, в достоверности которых сомневаться не будет причин, и Дегтярев примчится ко мне. Зная мой горячий характер, Гортензинский считает, что, в свою очередь, помчусь встречаться с Юденичем, не поставив в известность ни вас, ни другое начальство… Мне нужно дождаться, когда я получу эту важную информацию, а потом уж действовать по плану.

— Согласен, — кивнул Борис Андреич.

…Едва поговорив с Дегтяревым, я позвонил Борису Андреичу:

— Есть то, чего мы ждали! Теперь можно действовать! — и рассказал ему, что произошло.

— Встретишься с Юденичем завтра, в три часа дня, на Покровском бульваре, — сказал генерал. — Узнаешь его по белому плащу, перекинутому через руку, он тебя по фотографиям. Ему все объяснили, и он согласен. Хотя его предупредили, что эта встреча может быть очень опасна. Но он тоже завелся, чтобы наказать подлеца.