Дело Джен, или Эйра немилосердия
Шрифт:
– Неужто все это есть в моем личном деле?
– Есть.
– И какого цвета у меня глаза?
Дэррмо пропустил мой вопрос мимо ушей, глотнул еще кофе.
– Колумбийский. Самый лучший. Вы думаете, мисс Нонетот, что Аид жив. Я уверен, у вас есть предположения насчет того, где он находится, и мне кажется, что он в Суиндоне и именно поэтому вы направляетесь туда. Я прав?
Я посмотрела ему прямо в глаза:
– Нет. Я просто еду домой, чтобы разобраться в себе.
Джек Дэррмо не поверил ни единому звуку.
– Я не верю в стресс, Нонетот. Есть сильные люди и слабые
Он помолчал.
– Если передумаете – позвоните мне. И берегитесь. Я буду за вами присматривать.
– Ай, делайте что хотите, мистер Дэррмо! У меня к вам вопрос.
– Да?
– Вам-то Аид зачем?
Джек Дэррмо снова улыбнулся.
– Боюсь, это засекречено, мисс Нонетот. Всего доброго.
Он коснулся шляпы, встал и ушел. Из-за ограды кладбища появился черный «форд» с тонированными стеклами и умчал голиафовца прочь.
Я села и крепко задумалась. Я лгала полицейскому психиатру, когда утверждала, что могу работать, и солгала Джеку Дэррмо, сказав, что не могу. Если «Голиаф» интересуется Аидом и рукописью «Чезлвита», это может быть связано только с финансовой выгодой. Корпорация «Голиаф» была подвержена приступам альтруизма примерно в той же степени, в какой Чингисхан любил гнутую венскую мебель. Превыше всего для «Голиафа» – деньги, и никто не поверит, что они хоть в ерунде согласятся упустить свою выгоду. Да, конечно, они восстановили Англию после Второй войны, они возродили экономику… Но рано или поздно возрожденная нация встает на ноги и начинает шагать самостоятельно. В наши дни «Голиаф» казался уже не добрым дядюшкой, а скорее деспотом-отчимом.
Глава 8
Полет в Суиндон
Нет никакого смысла тратить огромные деньги на изобретение двигателя, который позволит летательным средствам обходиться без пропеллера. Короче, что плохого в дирижаблях? Уже около сотни лет они перевозят людей относительно безопасно, и я не вижу причин подвергать сомнению…
Я села на двадцатиместный дирижабль до Суиндона. Он был заполнен лишь наполовину, а легкий попутный ветерок сделал наше путешествие особенно приятным. Поездом вышло бы дешевле, но, как и многим, мне нравилось летать дирижаблем. Когда я была маленькой, родители возили меня в Африку на огромном дирижабле класса «клипер». Мы медленно проплыли над Францией, над Эйфелевой башней, над Лионом, сделали остановку в Ницце, затем пересекли сверкающее Средиземное море; мы размахивали руками, приветствуя рыбаков и пассажиров океанских лайнеров, а те отвечали нам. Мы остановились в Каире после того, как с невероятной грацией облетели пирамиды: капитан умело маневрировал этим левиафаном, успешно справляясь с двенадцатью полноповоротными пропеллерами. Мы летели три дня вдоль Нила до Луксора, а там пересели на рейсовый корабль и вернулись в Англию через Гибралтарский пролив и Бискайский залив. Чего же удивляться, что я при любой возможности старалась вернуться
– Журнал, мэм? – предложил стюард.
Я отказалась. Журналы на борту дирижаблей всегда тупые, а мне нравилось смотреть, как скользит внизу английский пейзаж. Был чудесный солнечный день, дирижабль с тихим гудением проплывал мимо маленьких пухлых облачков, рассыпанных по небу стадом небесных овечек.
Вот навстречу нам поднялись и исчезли за кормой Чилтернские холмы, мы миновали Уоллинг-форд, Дидкот и Уонтедж. Проплыла подо мной Уффингтонская Белая Лошадь [5] , вызвав воспоминания о пикниках и веселом флирте. Мы с Лондэном тут часто бывали.
5
Огромный рисунок в виде лошади, образовавшийся в результате искусственного обнажения меловых пород, находится в Йоркшире.
– Капрал Нонетот? – спросил знакомый голос.
Я обернулась и увидела в проходе человека средних лет с полуулыбкой на лице. Мы не виделись двенадцать лет, но узнала я его моментально.
– Майор! – воскликнула я, чуть напрягшись в присутствии бывшего командира.
Его звали Фелпс, он командовал нами в тот день, когда наша легкая танковая бригада по ошибке напоролась на русские пушки, которые как раз готовились отразить атаку на Балаклаву. Я служила водителем БМП. Паршивое было времечко.
Дирижабль начал медленно спускаться над Суиндоном.
– Как жизнь, Нонетот? – спросил он. Наши прошлые воспоминания диктовали стиль общения.
– Хорошо, сэр. А у вас?
– Не могу пожаловаться. – Он рассмеялся. – Ну, мог бы пожаловаться, но к чему? Эти идиоты произвели меня в полковники, представляешь!
– Поздравляю, – с легким беспокойством сказала я.
Стюард попросил нас пристегнуться. Фелпс сел рядом со мной, застегнул ремень и понизил голос:
– Меня тревожит Крым.
– А кого он не тревожит? – ответила я, подумывая, не сменил ли Фелпс с нашей последней встречи свои политические убеждения.
– Верно. Эти козлы из ООН суют свой нос туда, куда их не звали. Если мы отдадим Крым, то все жизни, которые мы там положили, пойдут псу под хвост.
Я вздохнула. Ничего не изменилось, а спорить я не собиралась. Я захотела, чтобы эта война кончилась, почти сразу же, как попала в Крым. То, что там творилось, не соответствовало моим представлениям о войне. Вышвырнуть нацистов из Европы – это было правильно. Но воевать за Крымский полуостров – ксенофобия, гордыня и кретинический патриотизм.
– Как рука? – спросила я.
Фелпс показал мне протез. Повращал кистью, согнул пальцы. Впечатляло.
– Отпад, правда? – сказал он. – Он воспринимает импульсы от такой сенсорной штуковины, которую приделали к мускулам плеча. Если бы я потерял руку выше локтя, получилась бы чисто жопа с ушами.
Он немного помолчал и вернулся к прежнему разговору:
– Мне не дает покоя, что весь этот хипеж может заставить правительство сдаться еще до наступления.
– Наступления?
Полковник Фелпс улыбнулся.