Дело о продаже Петербурга
Шрифт:
Расков понял, что сейчас происходит то же самое. Сквозь волну джаза пытался пробиться некий посторонний звук. Подобно звонку, он раздавался со стороны двери. Похоже, дверь открывали ключом.
«Нет, Клава приехать не могла. Алена тоже в Москве, но она бы предупредила перед приездом. И у дочери нет ключа, зачем ей в столице ключ от питерской квартиры?»
Тотчас он подумал, что Алена тут ни при чем. Дверной замок меняли в прошлом году, одна связка ключей у него, другая у жены, которая сейчас сидит на заседании своего Фонда в столице. Может, ему послышалось?
Гадать долго не пришлось. Распахнутая дверь хлопнула о стенку, в коридоре раздался топот ног, и в комнату ворвались трое парней. Расков одним прыжком оказался возле стола. Оставалось только раскрыть ящик и рывком выхватить табельный «Макаров». Однако этой секунды не было. Раскова обхватили сзади за шею, он двинул локтем назад, хватка ослабла, но в эту секунду на затылок обрушился удар.
Перед глазами поплыл ковер. Потом Леонид Павлович чувствовал, как его поднимают с пола, задирают голову. Послышалось шипение, и в лицо брызнула струйка дезодоранта, схваченного бандитами с ближайшей полки.
— Просыпайся, ментовская тварь! Долги пора отдавать.
Полуослепший Расков пытался разглядеть говорившего и его подельников. По опухающему лицу катились слезы. «Из-за химии плачу, — подумал Расков. — А надо бы из-за себя. Расслабился. Ведь понял же за секунду — что-то не то. Успел бы взять пистолет».
Однако старый опер тут же понял, что винить себя не в чем. У нас, все-таки, не Москва, где бандиты пару раз в месяц отстреливают особенно докучливых сотрудников. В Питере так не принято. Но тогда что же надо этим подонкам?
— Ну, ты еще не просек? Нет, ребята, какими тормозами становятся менты перед пенсией! Смотреть противно. Блокнот нам нужен. Блокнот, понял?!
Расков наконец-то разглядел всех троих. Двое — стандартные «быки», которые пусть десять лет и ходят в казино высшего разряда, пиджаки на пугале сидели бы лучше. Третий был еще объемистей, его вытянутую лошадиную морду украшали очки-«хамелеоны». «Жеребец» пока молчал, но как понял Расков, командует здесь он.
Однако, какой блокнот им нужен? В тех делах, которыми Расков занимался последний год, никакие блокноты не фигурировали. А если бы и фигурировали?.. Он не хранил дома вещдоки, по крайней мере, такого рода. Единственным блокнотом в квартире была потрепанная телефонная книга. Гости явно пришли не за ней.
— Ребята, — говорить старому оперу было трудно: пальцы бандита по-прежнему были на его шее, — вас неверно информировали. Никаких служебных бумаг у меня дома нет. И еще, вам забыли сказать, что бывает с теми, кто трогает сотрудников угро.
От удара под ложечку глаза Раскова на миг накрыла тьма. Потом черная пелена отошла, но он все равно почти ничего не видел. Хлопали дверцы буфета, послышался звон, перекрывавший звуки невыключенного джаза. «Ищут», — подумал Расков, но ошибся.
Его подтащили к столу. Опер открыл глаза и увидел перед собой сверкающую груду. Расков понял, что это рюмки, фужеры, графинчики из буфета, точнее — осколки от них. В ту же секунду сверканье понеслось навстречу его глазам, и он успел закрыть их, с трудом подавив крик ужаса.
Ужас сменила боль. В лицо вонзилась сотня иголок, острых и тупых сразу. Это был не предел боли, она усилилась еще, когда его лицо стало перемещаться по столу. Боль вытесняла все, Расков не чувствовал пальцы, грубо сжимавшие ему шею и тершие его лицом о столешницу. Откуда-то доносился голос:
— Давай, жри! Может, тогда у тебя в голове прояснится?
Потом самая страшная боль закончилась. Голову Раскова подняли над столом. Он рискнул открыть глаза. К счастью, они уцелели.
Кто-то из бандитов сунул ему под нос зеркало. Леонид Павлович увидел жуткую кровавую маску. В крови поблескивали большие и малые осколки.
— Хорошо, я тебе помогу, — сказал прежде молчавший Жеребец. — Месяц назад ты брал одного «отморозка», «замочившего» депутата Ивченко. Меня не интересует, кто кого грохнул первый: «отморозок» депутата, или депутат его. Меня не интересует, кого в итоге «домочили» менты. Но у Ивченко был блокнот. Органайзер. И он — пропал. Нам известно, что в протокол его не вписали. Значит, органайзер кем-то приватизирован. Кроме тебя, такую пакость сделать было некому. Если не хочешь повторить хрустальный завтрак, скажи по-хорошему!
— В протокол было внесено все, — Расков еле шевелил окровавленными губами.
— Нет, мент, блокнот у кого-то из ваших. И ни у кого-то, а у тебя! Ты был рядом с трупом дольше всех. Только ты мог приказать остальным выйти, чтобы обшарить его без помех. И только ты, ветеран легавого труда, мог сообразить, что за вещь у тебя в руках. Если ее продать с умом, то это будет десять твоих годовых окладов, с премиальными. Но ты не успел. Проиграл. Хочешь, чтобы все кончилось быстро? Гони органайзер!
— У меня его…
Расков не договорил фразу, бандиты поняли ее смысл. Его снова ударили в живот, а Жеребец ткнул в нос осколком разбитого графина.
— Не жмурься, не боись. Глаза у тебя сохранятся еще долго. Сам не хочешь говорить — ладно. Мы пошарим сами, нам в ментовской пыли пачкаться не западло. Время есть. Если не найдем до прихода твоей супруги, тебе будет показательное представление. Мы сперва ее по очереди попробуем, а потом все это добро со стола сгребем и в нее запихаем. Может, у тебя хоть тогда совесть проснется?
— Братки! — крикнул один из «быков». — У мента губа не дура. Клевая брусничная настойка.
— Сейчас попробуем, — согласился Жеребец. — Видишь, ментяра, нам торопиться некуда. Мы будем тут оттягиваться, выпивать, шарить по ящикам, а заодно твое здоровье расшатывать. Ведь это страшная перспектива, согласен?
«Мне не жить, — подумал Расков. — Главное, сделать так, чтобы они убрались из квартиры и не стали ждать Клаву».
От этой мысли боль почти прошла, точнее, отступила. Расков, которого все еще держали за шею, оглянулся по сторонам, стараясь зафиксировать расположение бандитов. «Так, Жеребец стоит там, где надо».