Дело о золотой маске
Шрифт:
— И с чего меня сюда занесло? — спросил Итен, ни к кому кроме себя не обращаясь, скорее сетуя на очень неприятное сновидение, чем пугаясь его.
Во сне не имелось разницы между сказал и подумал, потому все его мысли озвучивались и при условии присутствия посторонних могли быть услышаны. Теоретически. Итен не знал наверняка.
Развернуться бы, уйти, но тело не повиновалось, и проснуться никак не выходило.
Потому что не могло существовать ничего хуже зеркальных залов. Здесь не было окон, только колонны — тоже зеркальные, как и стены, потолок, пол. Абсолютно зеркальный куб, многократно отражающий вошедшего и источники света. Не считая
— Только этого не хватало… — прошептал Итен.
У людей, далеких от магии, существовало множество суеверий, связанных со сном и его распознаванием. Им предавались не только малообразованные жители деревень, но и горожане далеко не в первом поколении. Один аж целый мэтр философии утверждал: «Если вы хотите знать, как станете чувствовать себя в посмертии, проанализируете свои сны и свое в них мироощущение». Судя по сказанному, несчастному не посчастливилось всю жизнь видеть одно и то же сновидение, а, возможно, он не поддавался ночным грезам вовсе, проваливаясь в непроницаемую мягкую черноту и сохраняя ее до наступления утра. Хотел бы Итен сейчас также, но не повезло.
Лидар рассказывал, у них в деревне советовали ущипнуть себя за что-нибудь чувствительное, якобы тогда сон слетит. Вот только если маг вздумает себя пощипать или оцарапаться в сновидении, то боль ощутит, а вот проснется с помощью столь изуверского способа вряд ли. Когда же все-таки вернется к бодрствованию, обнаружит и царапины, и синяки, а может, и чего похуже.
«Магам не стоит заниматься идиотизмом самоистязания, они слишком часто воплощают свои и чужие фантазии», — напутствовала Ирвина Блакарди.
Над рекомендацией надавить на глазные яблоки, не скрываясь, гоготал и сам Лидар. Во-первых, невозможно, находясь в сновидении, закрыть глаза. А во-вторых, ни одному здравомыслящему существу подобное и в голову прийти не может. А для не здравомыслящих существует естественный отбор и да повезет им в следующей жизни родиться с правильно работающим инстинктом самосохранения.
Итен не знал, как обстоят дела со снами у других людей или магов, но он всегда знал почивает он или бодрствует. При том, что все чувствовал, умел думать на отстраненные темы, анализировать происходящее и ощущал запахи.
Сейчас пахло воском, лавандой и чем-то тяжелым и сладким до приторности. Отвратительный запах, который так и подмывало назвать вонью, почему-то считался возбуждающим, томным, страстным и способствующим к влечению. Духи с ним создавали на южных островах из цветов, произраставших на скалах, привозили на кораблях и продавали за дорого. Сейчас уже не так, а раньше весь высший свет вонял этой гадостью.
— Весь высший свет, — повторил Итен, чтобы, наконец, осознать, зачем здесь находится, и привычно выругался: — Боевой маг… меня за ногу. Вот ведь…
Предупреждали же его, что думать о деле перед сном небезопасно. Доктор Варгат и предупреждал, прекрасно зная о его проблемах-преимуществах и золотых искрах в крови, которые так и не исчезли со временем. Ложь Итен ощущал теперь даже лучше, чем после встречи с драконом, а постепенно к этой его особенности прибавились и блуждания во снах. Иногда они здорово выручали, но не сейчас. Меньше всего на свете Итен хотел присутствовать при казни старой карги!
— Карги? — на удивление молодой, красивый, чуть низковатый голос с хрустальными переливами невесомым мехом провел по шее, заставив поежиться. — Я? Мальчик, взгляни на меня!
Итен обернулся и не подумав воспротивиться предложению. Да он и не сумел бы. Способный распознавать, он так и не научился влиять и прерывать осознанные сновидения. Чувство опасности вопило благим матом о необходимости отвести взгляд, не смотреть, бежать со всех ног от уродины в обличие несравненной красавицы, потому что отпечаток многочисленных смертей на этой магичке был воистину чудовищный…
И с чего он решил, будто она выжила из красоты? Ох, нет. Артефакт пил жизненную силу жертв не просто так, а передавал создательнице. Потому аккурат видимость красоты и молодости карга сохранила. В отличие от всего прочего. Ума — в первую очередь.
— Как ты плохо думаешь обо мне, мальчик. Разве я не искусная чаровница, разве я не создала истинное произведение искусства? — она не гневалась, слишком сильно было ее удивление, чтобы отвлекаться на злость. Хотя в ее приходе Итен ничуть не сомневался. Завистливое старичье терпеть не могло, когда их якобы заслуги отказывались принимать, а ими самими — восхищаться.
Двоюродной прабабке Лидара было лет триста, если не больше, но, когда Итен увидал ее впервые, едва не влюбился. Выглядела чародейка лет на девятнадцать, никак не больше. И при этом не создавала никаких масок, не навешивала мороков, не использовала омолаживающих кремов вообще. Ей просто не требовалось, как не пользовалась она косметикой и парфюмерией, ведь у новорожденных могла случиться аллергия. Прабабка друга вот уже двести восемьдесят лет работала повитухой в главном роддоме Гранвиля, спасла немало жизней, ни у кого ничего не отбирала. Роженицы и новорожденные с лихвой делились силой с ней, как, впрочем, и со всеми окружающими, неосознанно. Стоило просто прогуляться возле ажурной решетки, за которой располагался сад, а затем и кирпичные стены дома рождений, чтобы успокоилась головная боль, перестало клонить в сон, отступила начинающаяся простуда, а жизнь показалась спокойней и радостней.
— Жить для других? — с презрением в голосе поинтересовалась карга. — Нет. Это не для меня.
— Не сомневаюсь!
Карга выглядела молодо. Белоснежное бальное платье, отделанное кружевом, с кринолином внушительных размеров идеально сидело на ладной стройной фигурке шестнадцатилетней девочки. Золотые волосы рассыпались по плечам легкомысленными пружинками. Верхнюю половину лица скрывала проклятая маска, губы капризно кривились. Глядя на нее, Итен начинал подозревать далекого предка императора в преступном пристрастии к детям. Самого Итена вывернуло бы от одной только мысли лечь с ней в постель. Но, судя по всему, на него влияло ее уродство — след многочисленных прерванных жизней, въевшийся намертво — и современные взгляды. Еще в начале нынешнего столетия девушки в шестнадцать считались вполне взрослыми. В пользу же короля говорило то, что он избавился от такой фаворитки.
— Ошибаешься, мальчик. Скорее, свита предпочла избавиться от самого короля, посадив на трон его малолетнего сына и приставив в качестве регента брата, — прошипела она. — Не знал?
История как предмет мало интересовала Итена, но он точно читал, что короля прокляла и отравила служанка, подосланная гадюкой, сейчас стоявшей напротив него.
— Ингеррана была предана мне, как никто, — проронила карга с интонацией, с каковой могла бы давать распоряжения одному из прислуживающих ей лакеев. — Однако она никого не травила, ее обвинили в этом те, кто низверг своего монарха. Все оттого, что именно я должна была сесть королевой на троне подле него.