Дело об опеке
Шрифт:
— Зялья могла умереть, когда вы ее извлекли?
— Вероятно. Но если бы я ее оставил, она наверняка умерла бы.
Она была такая крошечная… ростом с месячного котенка, не больше… белесая, с плотно закрытыми глазками… бархатная на ощупь. Тихая-тихая: ахонские младенцы плакать не умеют. Хрупкая… тонюсенькие косточки. Перепонки крылышек — не толще бумажного листа, коготочки еще мягкие — и она уцепилась за мои пальцы. Ей холодно было…
— Вы отдавали себе отчет, что медотсек уничтожен, и помочь ей негде?
— Я об этом не думал. Я сунул ее за пазуху, чтобы хоть немного согреть, и пошел на камбуз. Синтезаторы, само собой, не работали, но я надеялся, что найду подходящее для детского питания в консервах ахонцев. Их младенцы едят по-чуть-чуть, но почти все время…
— Вы читаете по-ахонски?
— Говорю свободно, но читаю довольно плохо. Я уже сказал: надписи на всех емкостях — с лекарствами, с пищей, с химикатами — были продублированы на трех языках. Я подумал — надо попытаться найти что-нибудь вроде заменителя молока. Ахонцы ведь должны были учесть все возможные случайности… но молоко я там не нашел.
Я все перерыл. Я разыскал целый контейнер с фруктовыми консервами, несколько пакетов с надписью «Цветочная пыльца», коробку с земными засахаренными орехами, подписанную «Подарок для Стаи от Института Космических Исследований» и несколько банок с земной сгущенкой и сливочным сыром, до которого ахонцы были большими охотниками. А ахонского молока не нашел.
Потом я узнал, что не там искал. Но в тот момент меня просто трясло — и самым принципиальным на свете сделалась жизнь этой ахоночки. Когда я думал, что она может погибнуть от голода — у меня все застывало внутри.
Наверное, я был в шоке.
— Что вы предприняли потом?
— Вернулся в рубку. Я принял только обезболивающее, потому что регенераторы затормаживают или убаюкивают, а спать было нельзя… но действие препарата уже заканчивалось, и мне становилось тяжело двигаться. Я пошел принять еще одну дозу.
— Рискованный шаг.
— У меня не оставалось выбора. Зялья цеплялась коготками за мою куртку изнутри, и я чувствовал, что она дышит… страшно боялся случайно ее погубить. Я даже с человеческими младенцами фактически не имел дел, я не женат — а уж ахонский-то был и вовсе… короче, я был здорово не уверен в себе. Я хотел накачаться обезболивающим и порыться в остатках медотсека или запустить синтезатор. Но в дверях чуть не столкнулся с Гн-Ктангом.
— Вы хотите сказать, что он очнулся?
— Да. Прошло около получаса. Я вколол ему только один шприц снотворного, как человеку — а надо было три, минимум… рыцари такие огромные… но я… я неважно соображал…
— Продолжайте, господин Сибирцев.
— Ну да… Увидев его на ногах, я страшно обрадовался. Он стоял, опираясь о дверной косяк; копна косичек закрывала половину его лица. Он сказал: «Стас, мне нехорошо. Андрей умер. Мне надо в каюту», — я подумал, что он бредит.
— Вы подумали?
— Я ошибся. Гн-Ктанг хотел поменять комбинезон и надеть перчатки. Его правая перчатка сгорела до дыр — а на ладонях у них собирается самый мощный заряд. Он боялся что-нибудь закоротить или убить меня. Я помог ему добраться до каюты… он опирался на меня рукой в целой перчатке, а второй держался за стену. По дороге я все ему рассказал и мне стало полегче.
— Вы почувствовали себя не одиноким?
— Я понял, что мы справимся. Кажется, я впервые после катастрофы понял, насколько наша беда серьезна — но, разговаривая с Гн-Ктангом, почувствовал себя в силах бороться с обстоятельствами. В каюте он переоделся и перевязал меня какой-то эластичной лентой — перетянул мои ребра так, что они перестали тереться друг о друга. Пока он меня перевязывал, я держал Зялью в руках, и она сосала мой мизинец. Она была очень голодна и замерзла. И боялась. Она все время давала мне знать, что боится.
— Давала знать? Ахонский младенец?
— Это довольно тяжело описать, господин дознаватель…
Это и вправду тяжело описать. Для того чтобы представить это себе, надо хоть чуть-чуть пообщаться с ахонцами. У Стаи свои способы договариваться. Похоже на телепатию — но на самом деле, я думаю, это речь, их речь, которую мы, земляне, не слышим, но все-таки чувствуем как-то иначе. Речь на очень высоких частотах, подкрепленная электромагнитными волнами, резонирующими с биотоками нашего человеческого мозга — через некоторое время без всяких специальных занятий ты учишься ее воспринимать так же непосредственно, как мимику или жестикуляцию. Зялька не умела плакать — но я чувствовал, как ей дискомфортно, страшно, и как она нуждается в помощи.
— Парапсихические способности ахонцев фактически не описаны в земной литературе…
— Потому что это не совсем парапсихика… Будь я биологом, подробнее объяснил бы, а так… Я уже говорил, что слух ахонцев гораздо совершеннее нашего, а диапазон голоса намного шире. Гн-Ктанг слышал Зялью даже лучше, чем я — видимо, из-за того, что у кундангианцев есть электрические сенсоры, которыми они воспринимают сигналы мозга любого живого существа почти напрямую. Он все время приговаривал: «Не отчаивайся, малышка, мы выкарабкаемся», — и тоже спешил. Это он запустил синтезатор, забросив все остальное — чтобы ее покормить.
— В дальнейшем Зялья существовала без материнской сумки?
— Ну как… как вам сказать… видите ли, господин дознаватель, температура тела ахонки примерно тридцать семь с половиной — тридцать восемь градусов по Цельсию. У меня — пониже, и малютка могла простудиться. Поэтому мы с Гн-Ктангом взяли термический комбинезон, отрегулировали подогрев на тридцать восемь градусов и вклеили в нагрудный карман пипетку, а в резинке прокололи маленькую дырочку. Ну вот… в карман мы посадили Зялью — она сразу вцепилась в пипетку, как младенец в пустышку — а снаружи можно было легко впускать в резинку шприцем синтезированную молочную смесь. Понемножку.
— Вы не боялись, что случайно обопретесь на что-нибудь и пораните Зялью?
— Нет. Я спал в кресле, чтобы не повернуться неловко — а во время работы запрещал себе забывать, что при мне живое существо. Разговаривал с ней, чтоб не забыть. Вспомнил массу всяких пустяков, которые рассказывают земным детям… ну знаете: «Сорока-ворона кашку варила…» — сам удивляюсь, откуда оно полезло… В общем, Зялья жила у меня в кармане, почти как в материнской сумке — я ее вынимал только, чтобы очистить карман и продезинфицировать… ахонки, конечно, вычищаются иначе, их члены Стаи чистят, но у меня другой возможности не было…