Дело об убийстве, или Отель «У Погибшего Альпиниста».Стажеры. Улитка на склоне (сборник)
Шрифт:
Он поднес кружку к губам и грозно посмотрел на меня.
– Меня удовлетворили ваши объяснения, – заявил он. – Выражаю надежду, что вы сдержите ваше обещание и доложите немедленно. – Он отхлебнул. – Итак, мы с госпожой Мозес встали из-за стола и покинули зал примерно… – Он прищурился с большой язвительностью и повторил: – Примерно, инспектор, в двадцать один час тридцать три минуты с секундами по местному времени. Это вас удовлетворяет? Отлично. Переходите к вашему второму, и, я надеюсь, последнему, вопросу.
– Мы еще не совсем покончили с первым, – возразил я. – Итак, вы
– Что дальше? – злобно спросил Мозес. – Что вы хотите этим сказать, молодой человек? Уж не хотите ли вы узнать, чем я занимался, когда вернулся в свой номер?
– Следствие было бы благодарно вам, сударь, – сказал я с чувством.
– Следствие? Мне нет дела до благодарности вашего следствия! Впрочем, мне нечего скрывать. Вернувшись в свой номер, я немедленно разделся и лег спать. И спал до тех пор, пока не поднялся этот отвратительный шум и возня в принадлежащем мне третьем номере. Только природная сдержанность и сознание того, что я – Мозес, не позволили мне нагрянуть немедленно и разогнать весь этот сброд с полицией во главе. Но имейте в виду, сдержанность моя имеет пределы, никаким бездельникам я не позволю…
– Да-да, и будете совершенно правы, – поспешно сказал я. – Еще один, последний вопрос, господин Мозес.
– Последний! – сказал он, угрожающе потрясая указательным пальцем.
– Не заметили ли вы, в какое примерно время госпожа Мозес покидала столовую?
Наступила жуткая пауза. Мозес, наливаясь синевой, глядел на меня вытаращенными мутными глазами.
– Кажется, вы осмеливаетесь предположить, что супруга Мозеса причастна к убийству? – сдавленным голосом произнес он. Я отчаянно замотал головой, но это не помогло. – И вы, кажется, осмеливаетесь рассчитывать на то, что Мозес в этой ситуации будет давать вам какие бы то ни было показания? Или вы, быть может, полагаете, что имеете дело не с Мозесом, сударь? Может быть, вы позволили себе вообразить, будто имеете дело с каким-нибудь одноруким бродягой, укравшим у меня драгоценные золотые часы? Или, быть может…
Я закрыл глаза. На протяжении последующих пяти минут я услыхал массу самых чудовищных предположений относительно своих намерений и своих замыслов, направленных против чести, достоинства, имущества, а также физической безопасности Мозеса, сударь, не какого-нибудь мерзкого пса, служащего очевидным рассадником блох, а Мозеса, Альберта Мозеса, сударь, вы способны понять это или нет?.. К концу этой речи я уже не надеялся получить сколько-нибудь вразумительный ответ. Я только с отчаянием думал, что уж до госпожи Мозес мне теперь не добраться никогда. Но получилось иначе. Мозес вдруг остановился, подождал, пока я открою глаза, и произнес с невыразимым презрением:
– Впрочем, это смешно – приписывать такой обыкновенной личности столь хитроумные замыслы. Смешно и недостойно Мозеса. Конечно, мы имеем здесь дело с элементарной чиновничье-полицейской бестактностью, обусловленной низким уровнем культурного и умственного развития. Я принимаю ваши извинения, сударь, и честь имею откланяться. Мало того. Взвесив все обстоятельства… Я же понимаю, что у вас недостанет благородства оставить в покое
Внутренне ликуя, я последовал за ним. Он постучался в дверь госпожи Мозес и, когда она откликнулась, скрипуче проворковал:
– К вам можно, дорогая? Я не один…
К дорогой было можно. Дорогая в прежней позе возлежала под торшером, теперь уже полностью одетая. Она встретила нас своей чарующей улыбкой. Старый хрыч подсеменил к ней и поцеловал ей руку – тут я почему-то вспомнил, что он, по словам хозяина, лупит ее плеткой.
– Это инспектор, дорогая, – проскрипел Мозес, валясь в кресло. – Вы помните инспектора?
– Ну как я могла забыть нашего милого господина Глебски? – откликнулась красавица. – Садитесь, инспектор, сделайте одолжение. Чудная ночь, не правда ли? Столько поэзии!.. Луна…
Я сел на стул.
– Инспектор делает нам честь, дорогая, – объявил Мозес, – подозревая нас с вами в убийстве этого Олафа. Вы помните Олафа? Так вот, его убили.
– Да, я уже слыхала об этом, – сказала госпожа Мозес. – Это ужасно. Милый Глебски, неужели вы действительно подозреваете нас в этом кошмарном злодеянии?
Мне все это надоело. Хватит, подумал я. К чертовой матери.
– Сударыня, – сказал я сухо. – Следствием установлено, что вчера примерно в половине девятого вечера вы покидали столовую. Вы, конечно, подтверждаете это?
Старик негодующе заворочался в кресле, но госпожа Мозес опередила его.
– Ну разумеется, подтверждаю, – сказала она. – С какой стати я буду это отрицать? Мне понадобилось отлучиться, и я отлучилась.
– Насколько я понимаю, – продолжал я, – вы спустились сюда, в ваш номер, а в начале десятого вновь вернулись в столовую. Это так?
– Да, конечно. Правда, я не совсем уверена относительно времени, я не смотрела на часы… Но скорее всего, это было именно так.
– Мне бы хотелось, чтобы вы вспомнили, сударыня, видели ли вы кого-нибудь на пути из столовой и обратно в столовую.
– Да… кажется… – сказала госпожа Мозес. Она наморщила лобик, и я весь так и напрягся. – Ну конечно! – воскликнула она. – Когда я уже возвращалась, я увидела в коридоре парочку…
– Где? – быстро спросил я.
– Ну… сразу налево от лестничной площадки. Это был наш бедный Олаф и это забавное существо… я не знаю, юноша или девушка… Кто он, Мозес?
– Минуточку, – сказал я. – Вы уверены, что они стояли слева от лестничной площадки?
– Совершенно уверена. Они стояли, держась за руки, и очень мило ворковали. Я, конечно, сделала вид, будто ничего не заметила…
Вот она, заминочка Брюн, подумал я. Чадо вспомнило, что их могли видеть перед номером Олафа, и не успело ничего сообразить, а потом принялось врать в надежде, что как-нибудь да пронесет.
– Я – женщина, инспектор, – продолжала госпожа Мозес, – и я никогда не вмешиваюсь в дела окружающих. При других обстоятельствах вы бы не услышали от меня ни слова, но сейчас, мне кажется, я обязана быть вполне откровенной… Не правда ли, Мозес?