Дело об утонувшей кассете
Шрифт:
Вся эта сцена, напоминающая нелепый спектакль, подействовала на меня странным образом. Я не знала, кто были эти люди — бандиты, собравшиеся на «стрелку», или представители правоохранительных органов, проводящие таким образом задержание. Границы добра и зла вдруг резко расширились в моем представлении, не оставляя места сомнениям.
Дома я затеяла генеральную уборку своего закутка. Такое случалось со мной крайне редко, и бабушка отреагировала на это событие единственной фразой — «дуб в лесу повалится». На самом деле дуб мог преспокойно оставаться на своем месте, потому
Трубку сняли так быстро, что я не успела придумать, с чего начать разговор. Голос Кирилла я узнала сразу, но на всякий случай сказала:
— Кирилл, это ты?
— Я, — ответил он без выражения. — А ты — это кто?
— Валентина Горностаева из «Искорки», помнишь такую?
— Валя?! — теперь в его голосе слышалось неподдельное изумление и разочарование. Пора детства прошла, и он не мог взять в толк, с чего это вдруг старая «вожатка» свалилась ему на голову по прошествии двух лет,
— Как твои дела? — продолжала я светским тоном. — Небось уже студент?
— Да нет, работаю в одном месте.
— А «шлепок» твой как? — продолжала спрашивать я.
— Отец сейчас в отъезде. — Разговор явно начинал тяготить Кирилла, но он старался быть вежливым, — А сама ты чем занимаешься? Вторым Белинским не стала еще?
— Белинский погиб во мне, так и не успев родиться. Я работаю в «Золотой пуле».
— В той самой? У Обнорского? — живо заинтересовался он. И тут же, не давая мне опомниться, заговорил скороговоркой: — Валя, у тебя есть кассета с отцовским интервью. Ты хочешь ее вернуть, правда, Валь?
Я слушала взволнованный голос Кирилла и ловила себя на мысли, что этот подросший мальчик сохранил способность понимать меня без слов. Мы договорились встретиться завтра в двенадцать часов на площади у Александрийского театра — там, откуда обычно уезжали автобусы в «Искорку».
Остаток вечера я провела необычайно плодотворно. Перегладила кучу белья, погуляла с Манюней и даже сочинила для Сашки обещанный реферат по культурологии. Правда, вместо Питирима Сорокина я писала о мире детства, о внутреннем ребенке, который живет в душе каждого человека. Сашке все равно, по чему зачет получать, а мне хотелось еще раз пережить свои лагерные впечатления.
Ночью мне снились лошади. Их было много. Сбившись в кучу, они плыли по реке. Это было красиво — синяя вода в реке, ярко-изумрудная трава по высоким берегам и лошади с блестящими мокрыми спинами. Обычно я редко запоминаю сны, но этот запомнился мне до мельчайших подробностей. Я думала о нем все утро, а потом почему-то спросила у матери: «К чему снятся лошади?» «Ко лжи», — кратко ответила она. «Вечно вы, маменька, все испортите», — хотелось сказать мне словами Бальзаминова, но испортить мое настроение в то утро, казалось, не могло ничего.
На встречу с Кириллом я собиралась, как на любовное свидание. Глядя, как я верчусь перед зеркалом,
Кирилла я увидела еще издали. Он почти не изменился. Так, возмужал немного. Заметив меня, по старой лагерной привычке он вскинул правую руку вверх и легонько подпрыгнул. Мы перешли площадь и сели на скамейку в Катькином саду. Кирилл достал сигареты и, глядя на меня, спросил:
— Куришь еще или бросила?
— Курю, — ответила я, вынимая из сумки свою пачку.
Сидевшие напротив нас старики играли в шахматы. Мы курили и молчали.
— Слушай, Валь, — наконец сказал Кирилл, — не спрашивай меня об отце. Все равно ничего объяснить я сейчас не сумею. Все так запуталось.
Я посмотрела на него и подумала, что что-то в нем все-таки изменилось. Прежний Кирилл доверял мне чуточку больше. Поэтому я не стала ничего говорить, а просто достала кассету и протянула ему.
— Спасибо, — обрадовался он. — Ты даже не представляешь, как здорово ты нам помогла.
Я отметила про себя это его «нам» и вспомнила свой сон. Все-таки мама была права: лошади точно снятся ко лжи. Сидеть дальше не имело смысла, Кирилл уже явно скучал.
— Пойдем, — сказала я, поднимаясь со скамейки. — Мне домой надо.
— Я отвезу, — отозвался он. — Там, на Зодчего Росси, машина припаркована.
Припаркованную машину я узнала тотчас же. Это был тот самый «крайслер», на котором я уезжала из лагеря. Садиться в негр теперь мне не хотелось. Словно карты в пасьянсе, мысли перемещались в моей голове, занимая свободную ячейку.
— Ты что, теперь вместе со «шлепком» под крутого косишь или уже в братву подался? — со злостью выговорила я. — Может, у тебя и ствол теперь имеется? Под кем ходишь?.. — я пыталась вспомнить имена криминальных авторитетов, но как назло они разом вылетели из памяти.
— Ого, как ты поднаторела у Обнорского, — вдруг улыбнулся Кирилл и спросил очень серьезно: — А как ты объяснишь у себя в агентстве отсутствие кассеты?
— Скажу, что двое неизвестных в шапочках и под угрозой предмета, похожего на пистолет, вынудили меня это сделать, — предательские слезы уже текли по моим щекам.
Кирилл как-то странно посмотрел на меня.
— Валь, знаешь что…
— Ничего я не знаю и знать не хочу! — я почти кричала.
— Держи, — неожиданно сказал он, протягивая мне кассету. — Сохрани это на память о встрече с любимым пионером. Отцу не впервой в передряги попадать, выкрутится как-нибудь.
С этими словами Кирилл вложил мне в руки кассету, быстро пошел к машине, сел в свой «крайслер» и резко рванул с места.
«Крайслер» проехал всего несколько метров, когда я услышала странные хлопки. Машина Кирилла слегка вильнула и остановилась.