Дело рыжего киллера
Шрифт:
— Слушай, а если он был таким недостойным, на фига ты меня от него родила?
— Перестань говорить такие вещи своей матери! — Анна Леопольдовна перешла ни визгливый учительский крик. — Я и так пожертвовала собою ради тебя. Я ночей не спала, когда ты родилась, сколько я с тобою натерпелась!
— Отстань ты со своею жертвенностью, — принялась кричать уже и Марина. — Да ты невыносима со своими упреками: родила, не спала, пеленки стирала. Никто не заставлял!
После нескольких таких стычек они обе окончательно поставили крест на задушевных разговорах.
Назойливая жертвенность матери
Мать, смущаясь (это было просто невероятно!) добавила, что Станислав Трофимович работает военруком в их школе (Маришу она из педагогических соображений в свою школу не отдала), но вообще-то у него, только что вышедшего в отставку из неких органов, есть шансы на другие перспективы и он их непременно реализует.
В назначенный день Станислав Трофимович заявился знакомиться с дочерью невесты. В квартиру вошел полноватый сорокалетний дядька с висячими усами не совсем симметричной длины и маленькой, какой-то плюшевой головой, складчатой на затылке. Примечательной особенностью этой головы было то, что она вращалась едва ли не вокруг своей оси, оставляя при этом совершенно неподвижной шею. К разочарованию Марины, весь вид жениха свидетельствовал не столько о его гениальности, сколько о железном медицинском алиби, так определила она для себя. Выпятив грудь и втянув живот, жених с заблестевшими глазами стал озирать свой будущий дом.
Марина невольно фыркнула, представив, как стоит такое чучело посреди класса. Можно догадаться, что говорят по поводу матери и военрука в той школе… Станислав Трофимович недовольно посмотрел на смешливую девчонку.
Они сели за стол. За праздничным обедом жених навел тоску на Маришу. Он ел, склонясь над тарелкой и озираясь по сторонам, почему-то очень торопливо, роняя крошки изо рта.
— Армейская привычка, — радостно доложил он, отодвигая пустую тарелку в сторону. — Сметаю все варево в две минуты.
— Угу, — прокомментировала Марина (то-то мать старалась со своими вычурными деликатесами, рецепты которых она накануне вызнавала по телефону у своих семейных подруг-учительниц).
Распаренный едой, Станислав Трофимович откинулся на стуле. Закатал рукава рубашки вместе с желтоватым, плохо простиранным нижним бельем. Марина едва не прыснула: гость был безупречен в своем казарменном стиле. Фуражка, положенная рядом на пустой стул, портфель в ногах, белье с начесом в теплый день бабьего лета — блеск! Прямо-таки человек в армейском футляре, констатировала она про себя, довольная словесной находкой. Марина, как и многие старательные девочки ее возраста, вела дневник, куда заносила свои остроты и наблюдения. Через пару лет этот дневник, как положено, был сожжен, о чем после, став взрослой, Марина несказанно жалела…
Расположение падчерицы Станислав Трофимович пытался завоевывать веселыми историями из курсантской юности во Львовском военно-политическом училище. Истории получались долгими, с обильным перечислением имен и нынешних званий сокурсников. Порой Станислав Трофимович переходил на рассказы о своем босоногом детстве, и все они были связаны с набегами на колхозные бахчи или на сады соседей. Детские воспоминания мужа заставляли страдать Анну Леопольдовну и вскоре они попали под суровый запрет. Выпив, Станислав Трофимович впадал в рассуждения о славном казацком прошлом своей семьи. Но и этот аспект также не находил отклика в душе Анны Леопольдовны — польки, гордой происхождением из якобы знатной семьи города Лемберга, то есть Львова. Марине, конечно, тоже были милы те воспоминания о старом Лемберге, которые она в далеком детстве слышала от своей бабушки, но все это была такая давняя история, что семейные дебаты об украинско-польских раздорах и обидах казались ей вздорными и скучными.
У Станислава Трофимовича были свои представления о семейной жизни. Поэтому вскоре в их доме установился неистребимый тяжелый запах украинского борща с пережаренным салом. Впрочем, это можно было пережить, как и казарменные экскурсы в прошлое. Невыносимыми были три вещи: скрип кровати в спальне молодоженов, линялые кальсонные рубахи, в которых Станислав Трофимович по вечерам усаживался хлебать свой борщ с рюмкой водки, и тот тяжелый взгляд, которым отчим разглядывал Марину. К двенадцати годам Марина выглядела далеко уже не хрупкой девчушкой…
Выпив, Станислав Трофимович, обычно нудный и пресный, резко оживлялся, начинал что-то быстро рассказывать, но, не докончив фразы, тут же перескакивал на другую тему. Веселье сменялось раздражительностью, и они вместе с Анной Леопольдовной принимались перебирать какие-то конфликты с завучем и директором. Марина, кажется, начинала понимать, что же объединило простецкого военрука и ее высокодуховную мать. Повышенная требовательность и критичность Анны Леопольдовны нашли, наконец, благодарный отклик.
Чтобы сделать приятное матери и поднять авторитет тусклого Станислава Трофимовича, Марина согласилась ходить на его занятия по стрельбе, которые он вел в одном из львовских спортклубов…
…Марина подумала, что, наверное, поступила не очень хорошо, позарившись на чужой пакет, но затем махнула рукой: алкашу теперь все равно, мне готовить не из чего, а овощи иначе пропали бы.
В пакете оказалась морковь, несколько слегка помятых помидоров, под ними — полкочана капусты и довольно приличный картофель.
— Неужели где-нибудь рынке навыпрашивал? А, впрочем, все равно, — думала Марина, раскладывая содержимое пакета по кучкам. В самом низу пакета она заметила какой-то сверток из газеты, машинально развернула его и застыла на месте: в свертке лежала пачка денег, а с каждой из купюр мудро взирал протрет Франклина…
Она еще раз пересчитала деньги: пятьдесят похрустывающих стодоллоровых купюр. Еще никогда она не была так богата. Можно решить все проблемы — вырваться из опостылевшей квартиры, где она все равно всегда будет чувствовать себя чужой. Купить маленькую, но за то свою комнатку, потом перевезти туда брата Петеньку и забыть как кошмар прошлую жизнь. Все забыть…