Demo-сфера
Шрифт:
Никите всегда была свойственна эта манера перескакивать с одной темы на другую, этакая умственная неопрятность, сумбурность.
— Гостиница какая-то, — сказал Дан. — Как ее... ‘Парадигма’.
— Пар... не слышал. Захудалая какая-то? Мотель небось... Дани! Нам всем ЭА номера в ‘Ракете’ заказало, а ты чего? Не можешь себе позволить нормальное жилье? Давай, переезжай к нам, и барышню свою захвати. Мне она в ресторане тогда на острове понравилась, и я...
— Почему ты в трусах? — перебил Данислав.
Они как раз дошли до круглого углубления, вокруг которого стояли водяные пуфики, где расположились гости. Дан узнал Проректора, главу администрации Университетов и, по сути — всего подсознания. Облаченный в черный костюм крупный седой мужчина удобно устроился на приплюснутом
В Восточном Сознании персональные электронно-механические системы защиты были не так развиты, а вот в Западном они давно стали не просто популярными — модными. Когда официально вновь разрешили дуэли, в них зачастую участвовали не люди, а личные механические телохранители. Уже лет десять как возникла целая наука о защитных системах. Дана всегда это удивляло: настоящая наука под названием опсия, со своими законами, наработанной терминологией... Ему казалось, что эта наука сама себя создала, точно так же как тегименология, наука о покровах, оболочках и упаковках, или альтерософия, наука о возможных развитиях человечества — каким бы оно стало, если бы победили идеи Эдисона, а не Теслы, или герметизм в конце концов одолел бы христианство... Не получилось ли и с опсией нарушение причинно-следственных связей, как, допустим, с меметикой? Мем — воспроизводящаяся от носителя к носителю культурная единица, этакий информационный вирус. Конечно, узнав про обычные вирусы, люди не породили их — те так и были собой, и заражали людей, вне зависимости от того, знало про них человечество или нет. Но нормальные биологические вирусы жили и размножались не в созданном людьми культурно-информационном пространстве. А вот единицы информации... пока про них так не думали, не воспринимали их в качестве вирусов — они вирусами и не были. Но потом на эту тему вышли первые статьи и книги, где авторы сформулировали, что любой информационный паттерн, или культурная единица, — это вирус под названием мем, размножающийся через людей. И внедрили это свое определение в умы других ученых — то есть работы по мемам и были такими мемами, которые заразили прочие умы пониманием мемов как мемов и, собственно, создали мемы... На этом месте в своих размышлениях о меметике Данислав всегда сбивался.
При всей этой надуманности меметики имела практические следствия. К примеру, нью-лондонцы, основатели электронного Парка, населили свое детище так называемыми лозунгами, или псевдоразумными слоганами. Программисты запустили в Парк несколько саморазмножающихся, то есть спаривающихся и рождающих потомство лозунгов — «потомство» в данном случае означало, что при взаимодействии двух программ, которые в электронном пространстве Парка имели графический вид ярких прямоугольных транспарантов с какой-нибудь энергичной фразой, появлялась третья программа, третий транспарант, где два родительских слогана каким-нибудь образом перемешивались.
Обычные мемы хранятся на жестких дисках, книгах и других носителях информации в виде спор, окуклившихся зародышей. В головах людей — и при переходе из одной головы в другую — они копируются, при этом, как правило, чуть меняясь, сращиваются, образуют саморегулирующиеся конгломераты. Нью-лондонцы решили создать искусственную эволюцию культурных единиц, и самой естественной средой для этого оказалась Сеть. Достаточно было запрограммировать алгоритмы, заставляющие мемы совокупляться и рожать потомство. Самовоспроизводящиеся слоганы последнего поколения уже ничего не рекламировали (изначально нью-лондовцы делали лозунги по заказу ТАГ), но оделяли реципиентов, то есть тех, кто на них смотрел, либо какой-то бессмыслицей, либо странными фразами, в которых каждый видел свой смысл. Хотя в базовую программу всех лозунгов ввели огромный толковый словарь, просто чтобы они не создавали семантических структур вроде «абшибузука генстроар
Нью-лондонцы предложили представителям комиссии самим попробовать «убить» хотя бы одного. Программу, в Парке имеющую вид ружья, быстро склепали, дважды скопировали, и трое членов комиссии отправились на охоту. Тут выяснилось, что в лозунгах прошита система самосохранения, которая заставляла их убегать, подобно трепетным ланям, как только на опушке появлялись аватары охотников с ружьями. Когда одного из них все же подстрелили, он стал издавать такие жалобные звуки — то есть заиграл очень тоскливую, душевную музыку — что члены комиссии почувствовали себя вивисекторами. В конце концов была создана Музыкальная Поляна: небольшая, в сравнении с Парком, она расположилась позади диких секторов. Все лозунги постепенно отловили и переселили туда.
— Как в трусах... — Аквидзе с легким удивлением оглядел себя. — Ты гляди, точно! Где ж я все оста... — он обернулся, шевеля бровями. — А! Я ж в сортир ходил. Душ там. Представляешь, там магия какая-то, все само собой вырастает... Танцевали мы. Решил гель смыть. Хотя он к коже не пристает, нет. И еще, во, смотри... — Аквидзе поднял валяющийся на полу бокал и со всех сил швырнул его обратно.
Стекло треснуло, бокал распался на большие куски с белыми крошащимися краями.
— Ну и что? — спросил Дан.
— Ты гляди, гляди.
Вдруг все осколки одновременно погрузились в пол: раз — и нету их, канули, словно свинцовые гири в воде...
Дан присел на корточки, провел по полу ладонью. Ничего необычного... Он заглянул в бассейн. Вроде большой чаши, полной желтоватой субстанции. Несколько фигур парили, будто лягушки в хороводе, смешно двигая конечностями, другие ходила по далекому дну, расположенному где-то на уровне следующего снизу этажа.
— Он кислородосодержащий? — спросил Данислав, поднимая лицо к Аквидзе, который с преувеличенной осторожностью пьяного пытался усесться в пронизанное изумрудным мерцанием кресло. — А звук? Как же они танцуют, разве оно звуковые волны проводит?
— А! — сказал Аквидзе, пыхтя и оттопыривая зад. — Там звуки потрогать можно, такие они медленные, глухие. Не, мы с наушниками. Синхрози... Синхро-низировал мелодию с партнершей, да и пляшешь...
Аякс неподвижно стоял позади кресла, только зрачками двигал. И молчал. Всем клонам сразу после рождения в инкубаторе выжигали речевой центр, да еще и ампутировали языки. Никита решился, наконец, на крайние меры и плюхнулся в кресло, обрушившись на него всем своим длинным, слегка уже заплывшим, но все еще жилистым телом. И кресло, натурально, не выдержало — прорвалось, но не так, как рвется, допустим, туго набитая подушка, а целиком, то есть просто вдруг исчезло, взорвавшись мириадами водяных пылинок.
— А-а... — выдохнул Аквидзе, мягко съезжая по гладкому полу и переваливаясь через край бассейна.
Дан машинально попытался ухватить Никиту за плечо, но в последний момент отдернул руку, испугавшись, чтобы аякс не прострелил ему голову летящей со скоростью две тысячи метров в секунду зулей. Аквидзе упал на спину, разбросав руки и ноги, несколько секунд лежал на поверхности, потом, отчетливо сказав: ‘И зачем мылся?’ — стал медленно погружаться в гель. Когда над поверхностью остались только лицо и грудь, он подмигнул Дану, перевернулся и поплыл вниз, по-жабьи загребая руками и ногами. Мгновение спустя будто живая торпеда пронеслась мимо — аякс нырнул за хозяином.