Демография
Шрифт:
«Жил-был у ба-абушки...»
— Детки! На горшочки!
Веселое оживление. Время перевести дух. Через час Анюту сменит Валя.
В кармане запиликал телефон.
— Тебе звонят из города, — сказала техничка.
У Анюты в груди будто разорвалась петарда.
«Я на дежурстве», — пугливо предупредил рассудок.
— Давай! — сказала Анюта.
Механическая мелодия в трубке. И далекий-далекий голос:
— Алло?
— Алло, — сказала Анюта, бесстрастно глядя, как хулиганствующий Валерочка опрокидывает свой горшок на цветастый мягкий палас.
— Аня?
Волна мурашек от щек до пяток.
— Да, привет!
— Ты свободна сейчас?
Холодок за ушами.
— Нет... Я на дежурстве. Но я могу перезвонить...
— Перезвони, пожалуйста, когда освободишься. Это примерно когда?
— Я через час, — сказала Анюта. — Да. Я. Через час перезвоню.
Снег выпал и не таял.
После детского шума и визга тишина парка казалась абсолютной.
— Лешка, Лешка, Лешка...
Ни одно дерево, полуголое, в скудном снежном облачении, не могло защитить парочку от постороннего глаза. По счастью, в парке было уже почти темно.
Леша сел на скамейку, Анюта оказалась у него на коленях. Некоторое время они ничего не говорили, по крайней мере, вслух.
— Слушай, — сказала Анюта, высвобождая наконец губы. — Слушай... Давай поженимся.
Леша выпрямился. Плотнее накрыл своей ладонью Анютину горячую ладонь:
— Разве тебе... можно?
— Да! — быстро заговорила Анюта. — Конечно, можно. Подадим заявление... Нам сразу дадут две комнаты в семейном общежитии. Нет, три! А на выпуске, через два с половиной года, мне дадут коттедж для семьи и тарифную ставку. А если ты пойдешь на курсы и станешь воспитателем...
— Но я не хочу быть воспитателем, — шепотом сказал Леша. — У меня другая специальность...
— Ну не становись, — легко согласилась Анюта. — Вовсе не обязательно... Просто будешь моим детям отцом. Димку усыновишь. Он тебе понравится, я клянусь, он такой классный...
— Анечка, — сказал Леша, проводя ладонью по ее волосам. — Я люблю тебя. И потому прошу бросить демографию.
— Ты повзрослела, — сказала Леркина мама.
Ей еще не исполнилось сорока. Она была одной из первых, кто двадцать с лишним лет назад решился поступить на демографию; Лерка была ее вторым ребенком. Младший Леркин брат — двенадцатый в семье — в прошлом году пошел в школу.
— Да, ты повзрослела, — Леркина мама улыбнулась.
Они сидели во дворе большого дома, в беседке. Шел снег. Горел костер.
Из дома вышел Леркин отец. Помахал рукой сидящим в беседке, выдернул из сугроба своего внука и Димку, похожего в своем красном комбинезоне на игрушечного медвежонка. Отряхнул и понес в дом, по-хозяйски зажав под мышками.
— Когда мы поженились, у меня уже было трое, — сказала Леркина мама.
— Да-да, — сказала Анюта, провожая взглядом Леркиного отца.
— Видишь ли, Анечка... Семнадцать-восемнадцать лет — не тот возраст, когда понимаешь главное. Во всяком случае, большинство девочек еще не способно понять.
— Да-да, — сказала Анюта.
— Вот ты, когда поступала на демографию... Чего ты хотела? О чем мечтала?
Анюта пожала плечами:
— Ну, надо же, чтобы дети рождались, чтобы демографическая ситуация улучшалась, чтобы все были счастливы, чтобы народ был здоровым... — она смутилась. — Не знаю, честно говоря.
— Чтобы маме было приятно? Чтобы перед знакомыми было чем похвалиться?
— Нет, — быстро сказала Анюта. — Чтобы вся жизнь была понятна сразу. Что год за годом будет что-то новое, хорошее, и чтобы ясно было, что будет со мной через десять лет, что через двадцать, что через тридцать...
Леркина мама понимающе кивнула:
— Вот-вот... Что-то в этом роде. Тех девочек, кто тупо хочет жилплощади и денег, в основном срезают на собеседовании. Как это ни странно, по конкурсу проходят в основном те, кто приходит в поисках счастья. Которые видят счастье в детях, в размеренной, упорядоченной жизни...
— Я расчетливая, получается? — после паузы спросила Анюта.
— В той степени, в которой любой человек, ищущий счастья — расчетлив.
Анюта смотрела, как Лерка со своей младшенькой — Олей — поднимается на крыльцо, отряхивает дочке сапожки, как приоткрывается входная дверь, и в электрическом свете передней снегопад на мгновение делается объемнее и гуще.
— Я понимаю, о чем ты хочешь спросить, — сказала Леркина мама. — Девочкам-абитуриенткам говорят об этом на первом же собрании. Говорят, принимая документы... Говорят по десять раз, и поэтому кажется, что слова эти потеряли смысл. Говорят: «Девушки, поступая на демографический факультет, вы приносите жертву своим будущим детям. Женщины, посвятившие себя демографии — жрицы жизни на земле»... Так или примерно так?
— Да, — сказала Анюта.
— Мы действительно принесли в жертву... не любовь, нет. И не личную жизнь. Всего лишь первую брачную ночь... Разумеется, это не такая маленькая жертва. Но и не такая трагичная, как теперь тебе кажется.
— Мне не кажется, — запротестовала Анюта.
— Первый ребенок — первый мужчина, биологическая память требует, чтобы эти понятия были жестко увязаны... Но мы ведь не животные, чтобы идти на поводу биологической памяти. Анечка, рано или поздно ты встретишь человека, который будет любить тебя такой, какая ты есть, уважать твой выбор и охотно делить с тобой твою ношу. Как встретила такого человека я, многие мои знакомые...
— А может быть, он мечтал о другом, — тихо сказала Анюта. — Он, может быть, обыкновенный человек... А вовсе не жрец жизни.
— Значит, он не тот, кто тебе нужен, — печально улыбнулась Леркина мама.
— ...А кто здесь будет жить, через сорок лет?!
Леша молчал. Анюта сбавила тон:
— Почему-то на вождение, например, мотоцикла надо получать разрешение, а полная власть над маленьким человеком дается даром, и дается кому попало — сумасшедшим, преступникам, алкоголичкам... Да хоть и самые благополучные родители... Половина из них эгоисты и дураки. Я вот вчера видела, как одна дикая мамаша воспитывала сына, ему на вид годика три... Как она на него орала! Как на собаку! И шлепала за то, что он оступился и свалился в лужу... И пусть у нее будет один только этот несчастный ребенок. Ей больше нельзя, — Анюта перевела дыхание.